Глаза войны

Я сидел возле блиндажа, больше напоминающего простую землянку, которая, видимо, служила долгое время жилищем для командиров этого формирования.

Переводил дух, разрывал индивидуальный медицинский пакет, чтобы перемотать своё запястье, которое кровоточило и было посечено мелкими осколками.

Рядом со мной лежал русский партизан, он тихо стонал и часто моргал глазами, на губах у него пузырилась кровь, было понятно, что он уже не жилец. Свора Шоля шла по нашим пятам, они входили на только что занятую нами базу партизан.

Я видел, что они делают с раненными, видел, как режут уши и вспарывают животы, они мясники, солдаты так не воюют.

Этот русский тоже это знал, может был наслышан, а может просто чувствовал, что ему не дадут спокойно уйти на тот свет. Он смотрел на меня, моргал и слабо кивал, указывал взглядом на мою винтовку. Он воевал как солдат и не заслуживал смерти от руки мясников. Я выполнил его последнюю просьбу - выстрелил в сердце, чтобы наверняка.

Русских выдавили из леса, когда были уже глубокие сумерки, ночь сыграла им на руку и сделала почти бесполезным труд наших корректировщиков и огневых батарей, которые стреляли по кустам, многие бандиты просочились и вырвались.

Нам честно было уже плевать, мы считали потери, мы чертовски устали. Я сидел на бревне, отмахиваясь здоровой рукой от русских комаров, таких же кровожадных как их партизаны. Когда ко мне подсел такой же уставший и вымотанный Франц, я спросил:

-Ну как дружище, всех сохранил в своем отделении?

-Нет. Энцель подорвался на мине, у Хауфа прямое попадание в голову и выбыл Лангеберг, перебито сухожилие на ноге.

-У тебя как, Гельмут?

-У меня хуже, пятеро уснули навек, двое выбили в лазарет, из них один наверняка калека.

-Чертов Шоль, чертовы «лесники» …

-Нет, Франц, чёртова война…она создана именно для таких псов, как они. Я устал, у меня закрываются глаза, меня воротит от всего, а они пьют, ты слышишь, они празднуют? Для них всё это дерьмо - нескончаемый праздник.

-Да, сейчас их звездный час, после войны про них даже будут стесняться говорить, их спрячут в грязный чулан и преисподнюю, из которой они вылезли.

-Знаешь, что Франц?

-Что?

-Не считай меня безумцем, но я захотел на фронт, там чище, чем здесь.

-Я тоже, Гельмут, я тоже…».

А здесь чего ждёт от меня Бирхофф? Умиления и гордости за правильных и матёрых вояк — Франца и Гельмута? Должен получить моральное удовлетворение от того, как они скрипели зубами и тихо ненавидели карателей, но всё равно шли вместе с ними убивать партизан? Я бы подумал, если бы история закончилась тем, что эти два «правильных немца» расстреляли карателей в спину во время боя, но они, напротив, облегчили банде уродов всю работу.