Глазами Лолиты

Я хотела ей объяснить, что виновата не я, а она, раз все во мне или от наследственности, или от воспитания, то есть в любом случае от нее. Но она не стала меня слушать, схватила свою сумку под названием ридикюль и выскочила вон из квартиры. Ее каблучки на бешеной скорости процокали вниз по ступенькам, потом хлопнула входная дверь, и стало тихо.

Я хотела было пожать плечами, но передумала, — все равно, никто бы этого не увидел. Потом я представила себе, как она бежит по улице, цепляясь своими каблуками-шпильками за все выбоины нашей корявой мостовой, и совсем разозлилась. Не знаю, на себя или на нее. На нее — за то, что она у меня такая неудачная и несчастная. Или на себя, за то, что я у нее такая правдивая и говорю все прямо в глаза.

Чтобы немного успокоиться, я заглянула в холодильник, но там не было ничего вкусного, ни мороженого, ни даже сладкого йогурта, а только пакет синеватых куриных ног, пакет молока, два помидора и три яйца. Я включила телик, но смотреть было нечего — у нас нет кабелей, как у других, потому что кабели слишком дорогие и денег на них не хватает. У нас есть всего два канала — на первом говорили про скучное, а на втором играли в футбол. Я немного посмотрела, как футболисты гоняют по полю мяч, и отключилась — на голодный желудок мне было не до мяча.

В шею надо гнать такую мать, которая оставляет ребенка без ужина из-за дурацких обид. Но гнать ее было некуда, она сама себя выгнала. И я решила приготовить себе жаркое, как она это делает, когда в настроении. Я включила газ, положила куриные ноги в кастрюлю и стала чистить проросшую картошку, которую нашла в ящике для овощей. Слезы застилали мне глаза, и приходилось их все время вытирать, чтобы выковыривать из картошки черные глазки. Из-за этого я не заметила, как куриные ноги подгорели, и очнулась только тогда, когда они стали дымиться и сильно вонять. Я быстро залила их водой, но это не помогло, они все равно страшно воняли горелой тряпкой, так что пришлось их выбросить в помойное ведро.

Я открыла окно, чтобы выветрился дым, и стала притворяться, будто ничего не случилось, — я почистила кастрюлю и поставила обратно на огонь с картошкой, картошка с помидором тоже вкусно. Потом вытащила куриные ноги из ведра, завернула в газету и отнесла вниз, в мусорный бачок. Холодильник теперь выглядел совершенно пустынным.

Мне стало смешно, когда я представила себе, как она вернется и начнет искать куриные ноги, а я буду уверять, что их никогда там не было. Тут я вспомнила про пластиковый пакет, в который они были упакованы — я вытащила его из ведра и тоже отнесла вниз, в мусорный бачок, чтобы не осталось улик.

Внизу я немного постояла у подъезда, обдумывая, не уйти ли и мне куда-нибудь — пускай она меня ищет и волнуется, когда вернется! Но идти было абсолютно некуда — Анат и Ирис уехали с родителями за границу, а лучшую мою подружку Лильку увезли на каникулы в Хайфу к бабушке. С остальными я поссорилась в последний день учебного года за то, что они дразнили меня мальчишницей, — будто я виновата, что все мальчики из нашего класса хотят дружить со мной, а не с ними.

Пока я стояла у подъезда, мимо прошел старик Арье с четвертого этажа и спросил, почему я больше не прихожу к нему смотреть фильмы по телику. Пока я думала, как вежливо объяснить, что она не разрешает мне к нему ходить, он ушел, не дождавшись ответа. И я осталась стоять одна на пустой улице, по которой никто никогда не гуляет.

А какой дурак станет здесь гулять? Ни тебе деревьев, ни цветов, как в других районах, тротуары сплошь в дырах, а за углом гудит, рычит и воняет бензином центральная автобусная станция, которую на всех языках называют «Тахана мерказит». Я тоже так ее называю, когда притворяюсь Орой — на иврите меня зовут Ора, это все равно, что по-русски Света. Зато когда я становлюсь Светкой, я, хоть убей, не скажу «Тахана мерказит», им всем назло.

Если бы у меня были деньги, я могла бы прогуляться к автобусной станции и купить чего-нибудь поесть — там продается полно всякой всячины: пирожки, бублики, питы с хумусом. Но она в наказание за что-то, не помню даже, за что, уже неделю не дает мне карманных денег, так что остается только облизываться, представляя, что бы я могла купить на те деньги, которые она у меня зажилила.

Пока я стояла у подъезда, глотая голодные слюни, картошка окончательно сгорела. Я догадалась об этом по запаху дыма, который проник на лестницу из-под нашей двери, и помчалась наверх. Опять пришлось чистить кастрюлю и тащить в мусор обгорелые картофелины. Когда я запихивала газету с черными картофельными шкурками в мусорный бак, мимо опять прошел старик Арье с четвертого этажа — на этот раз он возвращался домой с сумками, полными разной еды.

Он опять позвал меня смотреть у него телик и пошаркал наверх, с трудом волоча свои сумки. Мне очень захотелось пойти к нему, но я побоялась, — а вдруг она как раз тут вернется?