Глазами, полными любви

На уроках литературы порой доходило до смешного. Тупо пересказав содержание учебника, «русачка» вызывала отвечать к доске то одного, то другого ученика. Когда очередь доходила до Натки, вместо того чтобы столь же тупо выплевывать в массы пресную жвачку, она изливала на одноклассников обильные потоки информации – особенно если дело касалось творчества Маяковского. Девушка в то время им буквально бредила, читая о любимом поэте все, что подвертывалось под руку. Казавшийся непробиваемым класс в такие минуты слушал ученицу разинув рот – особенно когда речь шла о взаимоотношениях поэта с его возлюбленной, сомнительной и крайне раскованной дамочкой Лилей Брик, не гнушавшейся фотографироваться в обнаженном виде.

Много лет спустя, в годы перестройки, когда многое тайное стало явным, широкая общественность узнала о сотрудничестве Лилечки с НКВД, о том, что, по словам Бориса Пастернака, квартира Бриков являлась, в сущности, отделением московской милиции. Во времена же Наткиного школярства журнал «Огонек» писал о музе поэта с восторгом и придыханием. Как же, возлюбленная Маяковского!

Концерты доморощенного литературоведа продолжались недолго. После нескольких Наткиных «бенефисов» русачка-литераторша заявила:

– Черновец, если ты считаешь, что знаешь литературу лучше меня, иди давай урок, а я займу твое место!

Такого запаса наглости у школьницы не оказалось, и ей пришлось «заткнуться в тряпочку». Вызывать к доске Натку перестали вовсе.

«Оттягивалась» выпускница на сочинениях, выдавая многостраничные трактаты на заданные темы. Чего греха таить, грамотность при этом страдала, и учительница не без злорадства (как казалось Натке) в конце каждого ее творения ставила оценку: пять за содержание, три за русский язык. На четверку в аттестате Натка, тем не менее, все-таки выползла.

* * *

Еще одну залетную птаху, протрепыхавшуюся в силках школьных стен года два, звали мадам Дугальская. Она преподавала математику в средних классах и (за неимением физрука) физкультуру в старших. Именно на ее уроке нерадивая в спортивном отношении школьница получила внушительный удар метательной гранатой по лбу.

У дамы имелось вполне обычное имя и отчество, вроде Ольги Ивановны, но все в школе включая педагогов за глаза величали ее не иначе, как мадам Дугальская. Сочетание польской фамилии с русскими именем-отчеством не редкость в Сибири, где проживало изрядное количество сосланных в разное время поляков. Однако при таком наборе учительница имела совершенно азиатскую внешность. На плоском блинообразном или, говоря возвышенным слогом, лунноликом фейсе желтоватого цвета едва угадывались щелки глаз, с любопытством и озорством взиравших на мир.

Было в этой полуполячке-полуказашке нечто шальное, пугающее. На физкультуру мадам Дугальская натягивала ярко-зеленые фланелевые лыжные штаны с начесом, и когда ее коренастая фигура лихо взметалась над брусьями, хотелось тихонько прижаться к стене, а еще лучше отойти подальше. Столь же темпераментно она покоряла другие спортивные снаряды – «коня» и «козла».

Об учащихся сказать нечто похожее было никак нельзя. Одноклассники Натки кое-как вскарабкивались на ненавистные четырехногие сооружения, украшенные торчавшими из прорех дерматиновой обивки клочками ваты, тяжело переползали через них и, наподобие мешков с картошкой, плюхались на пропыленные маты.

Физкультуру Натка ненавидела еще больше, чем математику. Спустя много лет после окончания школы ее время от времени мучил кошмарный сон. Она стоит у доски, где написаны непонятные математические символы, и должна объяснить их смысл какому-то большому страшному человеку. На кон поставлена едва ли не жизнь, а она, ничего не понимая из написанного, с замиранием ожидает, что вот-вот случится непоправимое! Спасительный школьный звонок, раздававшийся в коридоре, прерывал сон. Открыв глаза и увидев вокруг реалии настоящей жизни, Наталья, облегченно вздохнув, еще долго прислушивалась к бешеному сердцебиению…

Сон, связанный с математикой, трансформировался в еще более причудливое и также весьма малоприятное сновидение. По временам Натке снилось, будто ее призывают в армию. Во сне она так ясно представляла ожидавшие ее тяготы армейской службы и, в первую очередь, бесконечные занятия физкультурой, что пыталась спрятаться в шкафу школьного кабинета биологии, где хранились учебные пособия. Внезапно дверца с треском раскрывалась, и все одноклассники видели, как она, скрючившись, сидит в шкафу…

Единственное обстоятельство, отчасти мирившее учеников с физкультурой, заключалось в том, что мадам Дугальская не особо их терзала. Казалось, ей важно было продемонстрировать перед публикой собственные спортивные умения, ну а школяры… – чего уж от них требовать! Мадам и не требовала. Понаблюдав с невозмутимым видом, как корячатся подопечные, пытаясь повторить ее кульбиты, физручка столь же невозмутимо ставила всем четверки. Иногда на нее находила некая блажь, и тогда Дугальская заставляла класс шагать вслед за собой по периметру спортивного зала «гусиным» шагом, на корточках.