Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

В то время никто не мог знать, что судьба обойдется с влюбленным Васильчиковым жестоко. Ему оставалось жить всего шесть лет, которые будут мучительны для всех участников событий.

Чиновничья война

Первоначально митрополит, получив прошение Глинки, отнесся к нему милостиво. Грех развода, который Глинка брал на себя, он снимал с него, так как были прямые доказательства измены жены.

Священник, совершивший преступление, сначала все отрицал. Но, увидев в метрической книге в церкви запись о бракосочетании, признался, что не помнит события, так как был пьян, болен «солитером», как он сам говорил, и подкуплен Глинкой за 10 тысяч рублей.

— Помилуйте, — удивлялся Глинка, — откуда у меня взяться таким деньгам?!

Но венчавшиеся поддакивали священнику.

Мария Петровна плакала:

— Я ничего не знала. Священник просто служил молебен. Я слушала службу. Это все проказы моего муженька. Он уже давно хочет от меня избавиться и жениться вновь. У него есть любовница.

Васильчиков молчал, краснел, но говорил:

— Я просто стоял рядом с красивой женщиной во время службы.

Мария Петровна выбрала действенную стратегию поведения — она в течение года, боясь публичного выступления и разбирательств, пропускала назначенные слушания, ссылаясь на болезни и прикладывая медицинские справки. Дело затягивалось, ведь по закону на судебное разбирательство ответчики обязаны были являться лично. Глинка приходил на слушание, но каждый раз уходил ни с чем.

Их первая встреча в Духовной консистории, где слушались подобные дела, состоялась 23 июня 1841 года.

Заседание началось, по закону, с убеждений супругов вновь сойтись и сохранить брак.

Глинка в ответ выступил с красноречивой речью о невозможности подобного поступка. А в конце Глинка развернулся к Марии Петровне и громко, в зал, сказал:

— Я прошу у вас прощения за невольно причиняемые вам огорчения.

Искренность слов Глинки, его красивый голос поразили окружающих и Марию Петровну в том числе. Понятие чести для Михаила Ивановича было выше собственного счастья — он не мог публично рассказывать о всех преступлениях своей жены.

Глинка был горд собой — он прекрасно владел собой на людях, в отличие от жены. Случайно оставшись наедине с ней, они, сидя на софе, как когда-то давно в 1835 году, вспомнили прошлое. Она начала плакать.

Глинка стал ее утешать:

— Не должно, сударыня, плакать на людях.

Она вытерла слезы.

— Послушайте, — продолжал он, — я не держу на вас зла. Возьмите адвоката, и он поможет уладить все дела. Я сам, когда получу развод, помогу вам со всеми вопросами. И отдам все причитающееся вам от моего наследства.

Более того, Глинка предлагал не заводить уголовного и полицейского разбирательства. Это могло бы помочь сохранить репутацию и юного корнета, о чем заботился композитор, хотя находился по другую сторону баррикад. Все, что нужно было ему, — это свобода. Он уже мечтал, как отправится в Малороссию к любимой и допишет оперу[395]. Мария Петровна почти согласилась. Но в их разговор вмешались, и спасительный момент был упущен.

В конце июня он решил еще раз встретиться с ней, в присутствии Платона Кукольника, которому она доверяла[396]. Она все так же продолжала плакать, но признала свою вину. Женщина страшилась наказания: она готова была пойти в монастырь, но самым страшным ей казалось наложение «вечного безбрачия». Глинка был ошарашен таким состоянием бывшей жены. Русский аристократ не мог позволить себе оскорбить женщину. «Пусть к ней у меня и не сохранилось ни малейшей нежности, но тяжело, что я причина ее страданий»[397], — сообщал он матери.

Из Малороссии пришли новости, что здоровье Екатерины ухудшается. Ей прописали железистые ванны, на что Глинка категорически возражал: «это как раз то, что ее организму совершенно противопоказано», «из-за подобного же курса лечения я потерял моего друга Евгения Штери-ча — ведь шаг за шагом я мог тогда следить за его роковыми последствиями, в то время, как сам больной возлагал на него столько надежд»[398].

Пока бракоразводный процесс затягивался, композитор мечтал летом 1841 года отправиться в Киев. Он ждал разрешения на поездку, а заодно и на адвоката (такие были правила в те времена). Нервное напряжение последних нескольких лет привело к очередным многочисленным болезням[399]. Проболев до 22 июля, он, наконец, ожил, получив разрешение из консистории покинуть столицу. Так совпало, что и матушка собиралась в Киев на богомолье, вероятно, в Киево-Печерскую лавру, которая притягивала множество русских дворян. Но их встреча была отложена.