Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Случилось так, что вскоре радужная перспектива скорого окончания дела и обретения свободы была разрушена. Внезапно все прежние разрешения были аннулированы. Он получил отказ в адвокате и запрет на выезд из Петербурга. Даже знакомства в Третьем отделении не помогли. Современники и исследователи считали, что дядя либо подкупил власти, ведущие расследование, либо сами участники разбирательств, зная высокую должность родственника Васильчикова, по собственной инициативе подделывали свидетельства. Если отвергнуть эти обе версии, доказательств которых не сохранилось, то важным будет другой факт — секретарь, ведущий следственное дело, был хорошим преданным другом семейства Васильчиковых и даже без просьб со стороны его родственников вел дело в пользу осуждаемого.

Следующие три явки Мария Петровна также пропустила, предоставив докторское свидетельство о «приливах крови к груди». В то же время по городу ползли новые слухи, что она, живя в Царском Селе, завела новый любовный роман.

К 15 августа Глинка окончательно понял, что дело с каждым днем становится все более сложным. Всем было известно, что бракоразводный процесс в России часто затягивался на долгие годы[400]. Марию Петровну трудно заставить прийти в консисторию для дачи показаний. Для насильственной «доставки» Глинке нужно было вести переписку с генерал-губернатором и полицией, что требовало времени. Он узнал и другие подробности сурового закона: даже собственное признание жены не являлось достаточным для консистории и обвинительного приговора. Нужно было трое свидетелей, которые собственными глазами видели акт прелюбодеяния. Неоднократно в прессе обсуждалась парадоксальность такого правила в уставе Духовных консисторий, превращавшего заседания в судебный фарс.

В это сложное время Глинке помогала сестра Лиза. Вернувшись в Петербург из Парижа, они с зятем определили мальчика в Училище для глухонемых^{387}, а сама она поселилась в доме на Большой Мещанской, куда переехал и Михаил Иванович^{388}

. Он снял для себя рядом с ней две маленькие, но светлые и удобные комнаты, отчего на душе стало легче. Он обустраивает свое новое жилище и даже просит матушку привезти с собой картины в рамах из Новоспасского[401].

Вместе они обедали и проводили свободное время, музицируя и разговаривая об искусствах. Лиза в это время хотела усовершенствовать свои навыки игры на фортепиано, и Глинка с ней занимался. Сам он вспомнил игру на скрипке и разучивал одну из сонат Бетховена для этого инструмента. Еще одной причиной домоседства композитора было присутствие хорошенькой крепостной горничной, прислуживающей Лизе. Матушка отправила ее учиться в Петербург у модистки — шить платья и наряды. Ей было 18 лет, стройная и миловидная, девушка часто шутила и приводила в хорошее расположение барина. Глинка недвусмысленно писал о чувствах к русской «гризетке», как он ее называл на французский манер:

Привычка в чувство обратилась,А чувство в счастье многих дней…[402]

«Мне дома было так хорошо, что я очень редко выезжал»[403]

, — вспоминал Глинка. Он продолжил занятия живописью, которые начал у Степановых, а теперь брал уроки у известного учителя и чертил ландшафтные этюды. Художник Карл Брюллов на одном из его рисунков карандашом подписал: «Скопировано очень недурно»[404]. Вскоре он планировал перейти к акварели. Рисование помогало расслабиться и отвлечься от грустных мыслей, в духе арт-терапии.

В отношении бракоразводного процесса Глинка изменил тактику. Поняв, что он не может ни на что повлиять, он просто в него не вмешивался. Возникшая апатия к будущему благотворно сказалась на искусстве. Опера продвигалась, он вел активную переписку с Ширковым. Глинка много рассуждал о постановке. Его удручало, что для партии Людмилы в Русской труппе нет достойных исполнительниц. Большинство отечественных певиц к тому же внешне не соответствуют образу героини и не в состоянии осилить все те технические сложности, которыми Глинка одарил главную героиню. Из-за далеких расстояний Ширков не всегда успевал за скоростью работы Михаила Ивановича. Муза, как сообщал Глинка, торопила его. Тогда ему помогал Кукольник, давно мечтавший написать для друга либретто. Но Глинка, несмотря на дружеское расположение к Нестору, осознавал качество стихов поэта. Он сообщал Ширкову: «Кукольник подкидывает слова наскоро, не обращая внимания на красоту стиха, и все, что он доселе написал для Руслана, так неопрятно, что непременно требует переделки»[405].

Современники позже уверяли, что Глинка плохо разбирался в людях и их дарованиях, но письма композитора убеждают в обратном. Он обладал прекрасным поэтическим чувством и с легкостью отличал хорошую поэзию от плохой. «Как я ни ценю дарования Кукольника, но остаюсь при прежнем о нем мнении, он литератор, а не поэт, стих его вообще слишком тяжел и неграциозен»[406], — констатировал он. В качестве идеала он приводил в пример своих нынешних кумиров Пушкина и Батюшкова.