Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

После первых двух представлений «публика была тиха, холодна и безмолвна», «не было ни разу общего увлечения», «общего восторга, умиления, невольного общего рукоплескания, невольных восклицаний браво, как то бывает при исполнении высоких или даже грандиозных произведений музыки». От русского гения ожидали именно такого — грандиозного успеха. «Публика молчала и все чего-то ждала… Ждала, ждала и, не дождавшись, разошлась в безмолвии, в каком-то унынии, проникнутая горестным чувством!..»[438]

«Скучно!» — таков первый итог премьеры.

Автор настаивал на праве публики выносить собственный вердикт — пусть она зачастую и невежественна в профессиональных вопросах музыкального искусства, но имеет право на свое мнение.

Несмотря на это, все любимцы публики — Степанова, Леонов, Петров — отмечены в статьях похвалами, особенно их сольные выступления. Почти каждому номеру пророчится большая слава. В итоге, критик все же констатирует успех: «Публика уже объявила суд свой, почтив его (Глинку. — Е. Л.) троекратным вызовом в первое представление»[439]

.

Новая опера стала поводом для продолжения давнего спора Булгарина, представляющего в литературе «торговое» направление, с Одоевским — о роли экспертов и слушателей. Кто «присваивает» произведению искусства статус успешного? Как можно диагностировать успех? Ответ Булгарина все тот же — только публика, коллективное мнение большинства дает подобные оценки. «Для кого пишутся оперы?» — многозначно спрашивает он. Публике подчиняется весь музыкальный мир, даже такие знаменитости, как Мейербер, Галеви и Доницетти.

Иронично критик писал: может быть, современная публика и невежественна, но все-таки она поняла многие шедевры. «При всем нашем невежестве для нас остается много наслаждений в музыке! Мы страстно влюблены в оперу неученого Россини „Севильский цирюльник“ и, кроме того, при всем нашем невежестве, понимаем Норму, Семирамиду, Вильгельма Теля, Роберта, Гугенотов и т. п. Красот же „Руслана и Людмилы“ мы не поняли»[440]. Булгарин защищал свой век и современного ему слушателя: «Талант — великий дар природы, но если этот талант не хочет покоряться законам вкуса своего века и требованиям своих современников, это знак, что талант сбился с настоящего пути»

[441].

В следующей статье в «Северной пчеле» Булгарин рассказывает о «партии», рекламирующей оперу (это были Кукольник и его братия). Критик считал, что ее способы воздействия слишком агрессивны, что вредит Глинке. Действительно, «братия» нашла «виновника» неуспеха, как им казалось, — им опять стал Булгарин. Они всячески его обзывали, дело даже доходило до рукоприкладства. Обиженный, но не терявший объективности Булгарин сообщал: «…его приверженцы, друзья, „фанатики“, вот к кому мы обращаемся. Они своими возгласами, своею слепою, безусловною похвалою, делают ему больше вреда, нежели самая злая критика. При малейшем замечании на музыку своего кумира, они выходят из себя и решительно объявляют, что одно невежество не понимает гениальности нового его произведения; что оно доступно только истинным знатокам музыки; что в нем скрыты достоинства, непостижимые для толпы, и что масса зрителей не может и не в праве судить о нем»[442]

.

Долгое время именно Булгарин с подачи «братии» считался «злым гением» и «виновником» в провалах обеих (!) опер композитора. Очевидно, что эта оценка^{405} страдала субъективностью и предвзятостью.

Однако, при более подробном рассмотрении свидетельств современников, оказывается, что непосредственно после премьеры отрицательных откликов было не так и много. Часто приводимые высказывания Соллогуба, Керн, Булгакова, Серова о провале оперы относятся к более позднему времени. Все они, как и любой отзыв, имеют субъективную оценку, часто отражающую личное мировоззрение говорящего. К тому же на них влияли и их личные отношения с композитором, часто омраченные обидами и недоговоренностями. Посмотрим, какие отзывы, сохранившиеся в культуре, требуют более критического отношения.

Писатель Соллогуб, не пожелавший когда-то работать с Глинкой над либретто «Жизни за царя», подводил итог премьеры «Руслана» спустя почти 40 лет: «Тут уже положительно нет ни одного лица, в котором публика могла бы принять участие. Вторая опера Глинки далеко не имеет теплоты первой и уже решительно не представляет никакого драматического интереса, хотя в разработке технической, в знании оркестра — признается выше первого произведения. Но именно по недостатку человечности она менее нравится и менее выдерживает представлений, чем „Жизнь за царя“. Можно сказать, что „Жизнь за царя“ — достояние народное, а „Руслан“ — достояние русской музыки, на которой будут учиться музыканты, тогда как и наши правнуки будут присутствовать при представлениях „Жизни за царя“… Каждый отдельный нумер — перл, но ожерелья не выходит»[443].