Глобальные шахматы. Русская партия

Одновременно те политические силы, которые ассоциировались с отступлением России на мировой арене, потеряли политическое влияние (даже при том, что их представители частично остались во власти, заняв некоторые важные позиции, как А. Чубайс). Но адепты зависимости от Запада перестали существовать как движение, которое имеет моральное право возглавить страну. Символом их упадка стали 3,9 процента голосов, отданные за СПС в 2003 году. Их политическая линия рухнула. Попытка Михаила Прохорова позже ее возродить дала ограниченный результат. В 2012-м на выборах президента Прохоров получил более 20 процентов голосов москвичей, то есть в наиболее прозападном, наиболее космополитическом городе, где проживает наивысшая в стране доля людей с высоким уровнем доходов. Но по России в целом Прохоров получил всего 8 процентов голосов. Это показало, что в стране есть определенные слои, которые тяготеют к либеральной модели и прозападной политике. Однако эти слои имеют ограниченное влияние, их потолок не выше 10 процентов. А президентские выборы 2018 года нанесли еще более сильный удар по прозападным либералам: два их кандидата — Явлинский и Собчак — на двоих получили чуть больше 2,5 процента голосов.

Те политические силы, которые возглавили страну в 2000-е годы, хотя часть из них вышла из ельцинской системы власти, исходили уже из иных ориентиров. Они ставили перед собой задачу отстроить самостоятельную, независимую, суверенную, но не изолированную от внешнего мира Россию. Эта новая установка отражала не только настроения бо́льшей части населения, но и политические инстинкты российской национальной элиты, которые были временно подавлены после распада СССР, но сохранились в политической психологии российского общества.

На Западе, правда, называют это «комплексами» былого величия страны. Однако можно говорить о комплексах, когда страна делает заявку на бо́льшую роль, чем та, которая соответствует ее потенциалу. В случае с Россией термин «комплексы» не подходит: потенциал у России таков, что она правомерно делает заявку на роль одного из ведущих государств мира. Другое дело, что слабости и несовершенство нашей экономической политики, ее противоречивость, неспособность в полной мере использовать этот потенциал подрывает внешнеполитические возможности России. Можно признать, что работа с этим потенциалом на ряде направлений весьма неадекватная. Однако во всем мире, называя ведущие, наиболее весомые державы, в их число включают, прежде всего, США, Китай и Россию, но не Францию или Великобританию.

Поэтому речь в случае с Россией идет не о комплексах, а о присущих нашему общественному сознанию политических инстинктах, то есть о том, что нам достается генетически. Несмотря на весьма драматические периоды нашей истории, когда поляки дважды занимали Кремль, когда Наполеон взял Москву, когда мы потерпели поражение в Крымской, а позже в русско-японской войнах, когда мы откатились до Москвы и Сталинграда под напором гитлеровских войск, наш национальный политический инстинкт состоит в стремлении к независимости и к положению одной из ведущих держав мира. Так сложилось исторически, и роспуск СССР не отменил этой глубинной установки русского национального самосознания.

Этот политический инстинкт иногда проявлялся даже у Бориса Ельцина. На одной из встреч с экспертами по внешней политике, в которой мне довелось принять участие (нас пригласили в Кремль для обсуждения его речи на юбилейной Генеральной Ассамблее ООН), Ельцин сказал: «Надо выступить так, чтобы все поняли: Россия уже не та», что она стала весомее, чем в 1991–1993 годах. Ельцин не ставил задачу выступить как представитель обычной средней страны. Нет, он пытался подчеркнуть особое место России. И это настроение было характерно для основного массива нашей политической элиты, кроме весьма узкой прозападной либеральной части, которая упорно сравнивала Россию с Португалией по ВВП на душу населения, хотя абсурдность такого сравнения очевидна: разумеется, уровень жизни важен, но не только им определяется вес державы в современном мире.

В этой ситуации политика «перезагрузки» отношений между Россией и США могла дать лишь ограниченные результаты. И вряд ли могла быть долговечной. Причиной согласия США на «перезагрузку» стала смена администраций в Белом доме и стремление использовать иную стратегию в отношении России. К приходу в Белый дом Барака Обамы стало ясно: конфликтная линия поведения США по отношению к России, к которой скатилась администрация Буша, не дала результатов. Напротив, Москва все меньше поддавалась на давление Вашингтона. А война в Грузии показала, что Россия может — в случае необходимости — использовать военную силу за рубежом и что Соединенные Штаты, если только это не затрагивает их непосредственно, не станут рисковать и ставить ситуацию на грань войны между ядерными державами ради маргинальных для них, но важных для России интересов.