Глобальный капитал. В 2-х тт. Т. 1

В случае использования такого метода поиск специфики российского социума предполагает выделение ее генетически-всеобщего качества (Ильенков), «клеточки» (Хессин), из которого(ой) вырастает все богатство особенных характеристик нашего общества. При этом данная специфика будет не исчерпывающей характеристикой нашей социальной системы, ибо последняя, конечно же, включает не только специфические, но и универсальные и «заимствованные» черты.

Впрочем, если мы явно или неявно исходим из методологии постмодернизма с ее отрицанием не только системности, но и вообще любых «больших нарративов», акцентом на деконструкции и симулякрах, то все наши предыдущие утверждения можно просто выкинуть за борт дальнейшего поиска. Однако «цивилизационники»-славянофилы в боль-

шинстве своем далеки от постмодернистского нигилизма, и потому сделанные нами выше методологические ремарки остаются значимыми.

А теперь от методологии к теории. В чем же может состоять действительная конкретная всеобщность некоторого социума в отличие от других социумов? Ее можно и должно искать в специфике социальноисторической динамики.

Что касается России, то в силу очень многих причин (о них ниже) наша страна сложилась как геоэкономический и геополитический феномен, а также как некоторая культурная целостность, по сути дела, только в период позднего феодализма и начала генезиса капиталистической системы. И именно этот период ознаменовался устойчиво-длительным бытием России, растянутым на столетия: с XVI по. XXI (?) век. Переход к тому или иному типу капитализма мы пытались совершить много раз. Подобно Марку Твену, который когда-то сказал: «Бросить курить -очень просто, я это делал много раз», мы пытаемся перейти к позднему капитализму вот уже более столетия. Эти попытки не могли не породить и породили соответствующую систему духовных форм, соответствующие особенности социального поведения и т.п.

Сами по себе эти формы достаточно инвариантны для подавляющего большинства социумов на этом историческом этапе эволюции: и во Франции, и в Испании, и в Германии, и в Австро-Венгерской империи на этапе позднего, абсолютистского феодализма была микширована классовая борьба и глубоки противоречия между «народом» и «олигархами» при вере в «доброго царя»; высшей доблестью было служение империи; народ третировался как быдло и одновременно возвеличивался как опора государства и т.п. (подробнее об этом ниже). Наша специфика, следовательно, не в этих чертах или их некоторых модификациях, а в том, что в России они устойчиво, нелинейно-циклически воспроизводятся более столетия и это (а не сами эти формы) - специфика.

Так, после провала первой попытки такого перехода в Российской империи, в нашей стране сложился строй, важной чертой которого был феномен, который можно обозначить словом «сталинщина»²¹²

. Он во многом восстановил старую патриархальную традицию в рамках нового социального строя. После распада СССР наша страна, столкнувшись с неспособностью нашего социума к прогрессивной буржуазной модернизации, через десять лет радикально-буржуазных экспериментов в новом веке опять стала в очередной раз пытаться восстановить этот консервативный проект.

Кстати, в этой незавершенности буржуазной трансформации лежит и одна из причин неопределенности русского социума. Кто мы? Народность? Этнос? Нация?

Если и здесь следовать марксистской методологии, то окажется, что страны, в которых так и не сложилось в полной мере единое социальноэкономическое пространство (прежде всего единый рынок и единое государственное управление), так и не стали нацией в точном смысле этого слова. Россия из совокупности раздробленных натуральных хозяйств (поместий, общин) превратилась в более-менее целостный экономический организм лишь к концу XIX века, будучи до этого едина преимущественно военно-политически. Октябрьская революция эту эволюцию прервала и положила начало образованию действительно единого социально-экономического и идейно-культурного пространства. Стал формироваться единый советский (не русский!) народ с особым, существенно отличным от дореволюционных, типом социальных ценностей, мотивов и стереотипов поведения. Возник и упрочился тот самый homo soveticus, прекрасная характеристика которого дана А. Зиновьевым²¹³. Сложились особый экономико-технологический базис и социальноэкономическая система (единая плановая система в экономике, единая система социальных гарантий в социальной сфере, низкий уровень социальной дифференциации, абсолютно не характерной ни для до-, ни для постсоветской России, где социальные контрасты были и стали больше, чем на Западе), атеистической, но при этом высококультурной духовной жизнью, идеологией, советской культурой (последняя наследовала традиции европейского Просвещения и Ренессанса ничуть не в меньшей степени, чем российскую классику, и явно больше, чем славянофильскую тенденцию) и т.д. Затем этот процесс образования единого социума опять был радикально прерван распадом СССР.