Глубина

— Что ты там застрял, Тураев? — выпалил он.

— Рыбок ловил… — сказал я. — Там ничего страшного…

Он ничего больше не сказал. Два санитара подхватили меня и повели к автомашине.

Отойдя шагов десять, я услышал его резкий голос:

— Опечатать вход!.. Котлован — в спячку!.. Дозиметристов ко мне!..

Меня втолкнули в «Скорую».

2

«…Пуля попала ему в затылок, но не сразила наповал, а только ослепила. Он обернулся на оставшуюся позади густую чащу и ничего не увидел, кроме быстро сгущающейся черноты. И глухо, тяжело упал на сырую, омытую осенними дождями землю.

Подбежали трое с карабинами, склонились над раненым и долго смотрели на него и молчали, как бы пораженные неприятным открытием. Потом один из них положил оружие на траву, вынул бумажник, в котором лежала фотография, и сказал:

— Это не он…

— Какого же черта он бежал?

— Может, чего испугался…

— Он не выживет?

— Я целился в ноги, товарищ лейтенант…

— А попали в голову…»

Не может, чтобы угол отклонения пули при прицельном огне был так велик. Если предположить, что стрелок не умел обращаться с оружием, то почему пуля не ушла влево или вправо? Или он умышленно использовал силу отдачи? Но как бы то ни было, Дед это написал, и я могу либо возражать, либо соглашаться. Раньше я бы пропустил это место, не найдя ничего сомнительного, но сейчас прослеживаю свистящие траектории пуль — они летят не по прямой, а повторяют кривизну Земли. Сплющенные пули плюхаются в лужу около подножия кирпичной стены, за мишенью. Это солдаты учатся стрелять, и от тупых ударов подрагивает слабая майская почва, живой тканью колеблется красная от кирпичной пыли вода.

Я сижу у открытого окна и словно вижу все это, хотя до стрельбища — морская миля. Пулемет крупнокалиберный и работает неторопливо, выпуская пули с ровными интервалами.

Вчера мы ехали мимо самого стрельбища, и звуки массированного огня оглушили нас. Машина вздрагивала и визжала на поворотах, как от частых попаданий. И все-таки мы пробились к профилакторию. Нас выволакивали из машин, как хулиганов из «черного ворона». В приемном покое суетился целый взвод медсестер, они растерзали нас. Раз — нет комбинезона, два — нет рубахи, три, четыре — нет штанов и трусов. Все это летело в пузатый бак с пожелтевшей бумажной наклейкой: «Осторожно — радиоактивность!»

— Знаешь, что такое охота? — спросил меня Славка Курылев, но его повалили и сунули в рот резиновый зонд.

Макаронина куда несъедобнее наших столовских — этот зонд. Глотал его и я. Бледная сестричка принесла в обыкновенном ширпотребовском ведре дистиллированную воду и лила ее в меня.

Где-то на берегу лазурного моря шел симпозиум факиров-профессионалов, и, по мере того как ведро пустело, я думал о них — как-никак они пропускали над распростертыми телами пятитонные грузовики, а йоги — те ложились живыми в могилу. Я думал о родовых муках Клеопатры — она теперь затихла в ведре с водопроводной водой.

Когда поднесли второе ведро, избыточное давление в животе вытеснило из меня все мысли, и я замотал головой.

— А вы поднатужьтесь… — сказала сестричка, еще больше бледнея.

Тогда я отвернулся и пустил струю.

По десять ведер через зонд и клизму — из процедурной нас выводили под руки.

Славка Курылев уже перед входом в палату сказал мне вслед:

— Охота — та же самая пьянка, только в резиновых сапогах…

Одиноко тумкает пулемет, будит во мне охотника — хочется спрыгнуть с подоконника и бежать к солдатам, чтобы дали пострелять. Вчера до самых сумерек солдат ждали мальчишки. Те прошли поздно, повзводно гудя сапогами, а отойдя шагов триста, запели усталыми, голодными голосами. Видно, с мальчишками у них уговор — эти вернулись с картузами, полными золотистых гильз. Делили поштучно, сидя в травах, кому-то расквасили нос — оказался из пятого «Б», который уже выполнил план сбора цветного металлолома.

Постучали в дверь. Вошла медсестра Зина.

— Тураев, в процедурную, — сказала она, держась в тени, чтобы не видно было веснушек. — Кровь на анализ…

И ушла.

Я достал рукопись Деда — дочитал страничку.