Глубинка

Они сидели плечом к плечу на виду у всего поселка, и Вика держала его руку в своей, и это никого не смущало, наоборот — люди одобрительно поглядывали на них и уходили, унося в глазах ласку, подобревшие.

Заглянула и Матрена Скорова, узнать, не надо ли чего прибрать по хозяйству, сварить. Быстрым своим говорком поведала, как пришла с дежурства Катюша, узнала о беде и свалилась в обморок. Уж что и делать с ней, не знала, фельдшера нет — увез Ульяну, хорошо, Трясейкин заглянул, помог.

Хромая и оттого подныривая левым плечом, показался Дымокур.

— Осипа, значится, еще нету? Ну-ну. — Он поднялся на крыльцо. — Чо сидите? Ночь уж скоро, а мы не емши. Айда, сварганим кого там. Вот и девушка нам поможет.

Вика без лишних слов прошла в дом, начала хозяйствовать.

— Где картошка, давай. Нож тоже, — распоряжалась она, двигая кастрюлями.

— Давай, доченька, будь ласкова, накорми, — поощрял Дымокур, распуская свой длинный кисет.

— Курить на улицу! — строго взглянула на него Вика.

Дымокур открыл рот, удивленно посмотрел на Котьку, почмокал губами:

— Ну и ну-у! Крутая нам попалась хозяюшка. — Он покрутил головой, спрятал кисет. Видно, очень хотелось выговориться Филиппу Семеновичу, что даже курево отложил на потом. — Вот я и говорю — хищник. Ну, перевезли бочки, сдал я, и все бы честь честью. А тут спрашиваю его: «Куды, — говорю, — копченку дели, товарищ Бондин?» А он отвечает: «Вона лежит, еще не распределяли». Глянул я — половины почти нету, «Врешь, — говорю, — распределил уже, только не но адресу. Мы энту копченку вам сдавать не подряжались, ее могло и не быть, это наша с Осипом инициатива, чтоб детишкам на радость». В обчем, пошел я и все парторгу выложил. Побледнел Лександр Павлович, а культяшка в пустом рукаве — дрыг, дрыг… «Хватит с ним валандаться, — говорит, — пора кончать с сукиным сыном». И то верно — такой Еруслан-богатырь в тылу отсиживатся, с бабами воюет.

Котька сходил в огород под окнами, набросал в подол рубашки огурчиков, нарвал пучок репчатого лука. Дымокур поджидал его на крыльце, покуривал. Котька присел рядом.

— Отольются ему людские слезки, — бормотал все еще не успокоившийся Дымокур.

В темноте переулка раздались четкие шаги, это был парторг.

— Ага, вот и хорошо, что увидел вас, Филипп Семенович. Не помешаю?

— Не-е, садитесь!

Дымокур подвинулся, хотя места на ступеньке — хоть слева, хоть справа впятером садись — хватит.

Александр Павлович сел. Котька протянул ему огурец, он не отказался, сочно захрумкал.

— Вы дело большое делаете, Филипп Семенович. — Парторг пожал его локоть. — Люди спасибо говорят. Кончится война, богато заживет народ, а труд ваш всегда помнить будут. Вы с Осипом Ивановичем ордена высокого достойны. И то, что станки на фабрике крутились бесперебойно, снабжали фронт огоньком и всем прочим, в этом и ваша заслуга, и этого рабочий класс не забудет.

— Спасибо, — тихо отозвался Дымокур. — За слова приятные, за оценку. Только сукин сын тот, завпищеблок энтот самый…

— Заявление подал, просится на фронт. — Парторг зажал коробок меж колен, чиркнул спичкой, бережно, в горсти поднес огонек к папиросе. Втягивая и без того запавшие щеки, прикурил.

— Сам запросился? — справился Дымокур.

Александр Павлович помахал спичкой, вычерчивая в темноте огненные зигзаги, погасил.

— Пусть едет, — сказал он. — На его место Потапова из распиловочного цеха назначим. Честный парень, фронтовик. Этот под себя грести не станет.

— Энто который Потапов? Алексей?

— Вот-вот. Справится.

— Должон. Честнягой рос.

— Можно было бы кого из вас назначить. Хотя бы Костромина Осипа Ивановича, но вас нельзя разъединять. Вы на самой точке… Я пошел, а ты, Филипп Семенович, завтра зайди ко мне. И Осипа Ивановича приведи. Разговор есть.

— Сейчас ужинать будем, оставайтесь, — пригласил Котька.

— Эх, парень! — парторг встал, положил руку на Котькино плечо. — Остался бы, да дома ждут. Будь здоров, молодец.

Парторг попрощался с Дымокуром за руку, растворился в темноте, и только четкие шаги его еще долго были слышны в улице.

Вика позвала ужинать, и Котька с Дымокуром пошли в избу. В кухне Вика увидела лук и огурцы, принялась озабоченно отчитывать:

— Нарвал всего, а сам сидит. Я бы давно салат приготовила. Теперь ждите.

Она накрошила лук, нарезала тонкими ломтиками огурцы, перемешала. Перед каждым поставила на стол тарелочку, положила вилку.

— Вот так хорошо, — она оглядела стол глазами заботливой хозяйки, села, повела рукой: — Приступайте.

Дымокур во все глаза смотрел на нее, поглаживал бороду, потом взял вилку и стал катать по тарелке картофелину, пытаясь наколоть ее.

— Ты хозяйка куды с добром, только антилегентна очень, — сказал он. — А ничо-о! Приучай Котьку, он молодой, успеет привыкнуть, а мне, старику, куда уж?

Говорили о том о сем, но только не о беде, влетевшей в дом Костроминых.

Отужинали. Мыкались по избе туда-сюда, не зная, чем занять себя. Стрелки на ходиках сошлись на двенадцати, отстригнули злосчастные сутки, начали новые. Осип Иванович все не возвращался. Дымокуру спешить было некуда, идти в свой пустой дом не хотелось.