Глубынь-городок. Заноза

Она приехала в Сердоболь очень поздно, во втором часу ночи. Вагон был старый, темный, она сидела на

краю лавки в ногах у свернувшейся калачиком спящей женщины. За дощатой стенкой, в соседнем отделении,

тоже в полутьме, шел странный разговор трех попутчиков.

— Люди как светофоры, — говорил кто-то задумчивым густым баритоном. — Одни идут, отгородившись

ото всех красным огнем: “Не тронь меня!” Другие — открытые, душа нараспашку: зеленый. Третьи —

настороженные. Кто их знает, чем встретят? Желтый.

— Вот я и предпочитаю этих третьих, — с коротким азартным смешком ввинтился один из собеседников.

Другой отозвался зевая:

— А я зеленых: спокойнее.

— Нет. Все-таки постою у красного, дождусь, — так же серьезно заключил первый.

Тамара хотела посмотреть на них: какие у них лица? Но неожиданно перед самым Сердоболем

задремала, и ее разбудил уже проводник.

Сердоболь показался ей мирным, как никогда. Какая-то обитель тишины. Не лаяли собаки, не светились

окна. Со слипающимися глазами она дошла до гостиницы, ей дали койку и обещали разбудить в шесть часов

утра: к первому автобусу, отходящему в село. (Тамара думала покончить с делами полностью за день, а два

других провести с Павлом.)

Утром она уехала так рано, что Сердоболь еще не просыпался. Она постояла на площади у телефона-

автомата — и пожалела будить Павла. Только забежала в райисполком, оставила сторожихе записку для

Володьки Барабанова: пусть он подготовит ей нужные сведения.

Ранним утром Сердоболь стоял весь в тумане, подсвеченный сбоку розовым солнцем, почти сахарный.

Тамара смотрела на него с материнской нежностью. Не выдержав, она вырвала из блокнота листок. (“Приехала.

Жду вечером”). Конверт бесшумно скользнул в щель: это было первое письмо в то утро.

Вернулась Тамара не с автобусом, а на телеге. Все кости у нее ныли. Проселок, который вел от деревни к

большаку, походил на вулканический путь магмы. Свечерело, и они ехали еще километров пять в полной тьме,

под грохот окованных железом колес, пока не встали наконец перед ними красноватые огни Сердоболя.

Тамара, прихрамывая, поспешила в гостиницу, чтобы умыться и узнать, не приходил ли к ней Павел. Нет,

никто не приходил. Зато весь вечер звонил товарищ Барабанов. Просил немедленно позвонить, или, если она

приедет поздно, передать, чтобы утром она зашла сначала к нему. Обязательно к нему, а не в райком. Да, в

райком ее тоже приглашают, к первому секретарю товарищу Синекаеву.

Тамара отмахнулась от всего: это ведь завтра! Она сняла трубку и попросила кабинет редактора газеты.

Оттуда никто не ответил. На квартире тоже господствовало молчание. Неужели его нет в Сердоболе? Вот это

была бы неудача. Почему она не предупредила заранее? Хотя бы накануне?

Но все-таки она не стала расстраиваться: впереди целых два дня. Усталость валила ее с ног. Едва

добравшись до подушки, она опять крепко и спокойно заснула.

Утром Тамара спала долго. Только в девятом часу спохватилась: и снова ей передали, что звонили из

приемной райкома: просят прийти. Это показалось ей немного странным. Что за спех? Она, не мешкая,

собралась, только на улице вспомнив о Володьке. Вот и ему она понадобилась зачем-то. Ах, это уже совсем

ерунда, Володька обождет.

В приемной секретарша не заставила ее ждать ни минуты, тотчас встала и провела в кабинет.

Синекаев был не один. Перед ним сидела заплаканная Галя Пронская, молоденькая доярочка из колхоза

Шашко. Синекаев мельком взглянул на Тамару и жестом попросил присесть.

Разговор продолжался.

— Нет, Галя, ты не должна думать, что кто-то оговаривал тебя. Твоя вина не маленькая. В прошлом году я

назвал тебя перед всем районом: “Наше золотое дитя”. А что мне теперь говорить?

Галя пристыженно мигала голубенькими глазками, избегая смотреть на Кирилла Андреевича.

Тамара поняла, что речь идет о Сноваздоровке, и с интересом слушала.

Когда доярка наконец ушла, прижимая к лицу скомканный носовой платок, Тамара сказала растроганно:

— Как вы хорошо, добро говорили с ней!

Синекаев перебирал что-то на столе и не поднял головы.

— А сейчас я буду говорить не по-доброму с вами. — И, глядя в упор на опешившую Тамару, раздельно,

строго произнес: — Как вы могли оболгать этого прекрасного человека?

— ?

— Павла Владимировича Теплова. Ведь вы утверждаете, будто он и вы…

Ошеломленная Тамара, не задумываясь, откуда и почему свалился на нее этот странный вопрос, еле

выдавила пересохшим ртом:

— А… он сам что говорит?

Голос ее прозвучал беспомощно.

Синекаев с коротким фырканьем вздернул плечами:

— Что он может говорить? Женатый человек…

Он выпалил это, ни одной минуты не задумываясь над правомочностью своих слов. Но для Тамары

перестал существовать мир. Земля с головокружительной быстротой побежала из-под ног. Значит, он отрекся от

нее. Так просто.

Она тупо продолжала смотреть на Синекаева, словно еще чего-то ожидая.

Он повертел в руках листочек из ее дневника, но читать не стал. Просто осторожно сказал, что лучше ей