Глубынь-городок. Заноза

«Ну что ж, — сам себе сказал Павел. — Нужно работать дальше. Тамара права: сильная все-таки вещь — долг!»

Он повернулся обратно. Подул ветер, в глазах зарябило: дождем посыпались листья.

Снег долго не мог улечься в ту зиму; последний медведь в сердобольских лесах — все о нем знали, но никто его не видал, — должно быть, недовольно переворачивался в берлоге, ловя носом запах безвременных дождей. Погода стояла самая неверная: заморозки сменялись оттепелями. Бывало, вечер приходит лунный, звонкий; холмы и долины четко поднимаются силуэтами церквей, белая башня кремлевской стены сверкает, как вылепленная из снега. Так и ложишься при луне. А сквозь сон услышишь барабанную дробь по стеклам. Ну, думаешь, зарядил, началось… Нет, не началось. Утро встает в киноварном солнце. Не успеешь порадоваться — набегут тучи. И так целый день.

Взгляды на погоду в районе тоже раздвоились. Тем, у кого лен был еще на поле, картошка не выкопана, овес не скошен, требовалась погода. На первую каплю дождя летели густые проклятия. А у Гвоздева лен расстелен; рос теперь нет, значит дождь полезен, чтоб соломка улежалась до снежка. Здесь с удовольствием вслушивались в ночной шум по крышам.

Павел как-то заприметил Гвоздева в городе, начал разыскивать, но оказалось, что это не так просто. Он позвонил в банк, в «Заготскот», еще в пять или шесть мест, потолкался по комнатам райкома, заглянул в райисполком, и там уже, из малой каморы под лестницей, откуда, однако, слышалась бойкая дробь пишущей машинки, донесся до него голос Гвоздева.

Гвоздев — в защитном ватнике, в круглой меховой шапке, с истинно королевской осанкой, — сжав губы в осторожной улыбке, торговался с заезжими плотниками. Это трое мужичков, поджарых, в латаных овчинных зипунах; пальцы у них прокуренные, желтые и осторожно шевелятся. Они колхозники из Брянской области, но — «зимой нечего делать» — отпущены на заработки.

— И бумага есть, что законно отпустили, — истово твердят они.

— Как же так, чтоб работы в своем колхозе не было? — искренне изумляется Гвоздев.

— В полеводстве мы, гражданин председатель, не работаем. В полеводстве у нас женщины. А зимой и вовсе что?

— Как что? А торф возить, удобрения?

— Так тоже женщины.

— И вы думаете, что вы кормильцы? Заработаете и проедите. Не лучше, чтоб зимой хозяйка ваша дома посидела, поросенка бы лишнего откормила, обед вам сготовила? Сколько у вас на трудодень-то дают?

— А у вас? — насторожились те.

Гвоздев усмехнулся:

— Пока по шести с полтиной да хлебом, овощами, сеном…

Плотники переглянулись обиженно.

— Конечно, тут можно работать. Когда такой колхоз.

— А с чего он начинался? Еще хуже вашего было. Рядитесь к нам, а там приживетесь, совсем переедете.

Гвоздев уже ласкал всех троих хозяйски сдержанным, жадным и хитрым взглядом. Глаза у него как две льдинки: серые, блестящие. Он не торопит, не уговаривает: цену своим деньгам знает. Плотники тоже не спешат. Поговорят, поговорят и опять возвращаются к одному: накинуть бы по тысчонке на сруб.

— Пожалуйста. Пусть будет пять тысяч. Но тогда питание ваше. Баранчика не дадим.

— Нет, чтоб и баранчик.

Начинался новый заход.

— Вы подходите-ка завтра, — решает наконец Гвоздев. — Заключать договор пока не будем, а поставьте один сруб на пробу, тогда и посмотрим.

Мужики — перелетные птицы — поднимаются не очень охотно: видимо, им желательно еще потолковать, порядиться. Холодно-доброжелательный взгляд Гвоздева провожает их до дверей. Но едва дверь закрылась, как он возмущается:

— Нет, чтоб в колхозе не было дела! — Потом поворачивается к хозяину этого полуподвального кабинета — конторы строительного отдела исполкома: — Если будут еще такие попадаться, что на счетах считать не умеют, направляй ко мне.

— Почему на счетах? — спросил Павел.

— А это так говорится: кто на счетах считает, те пусть сидят в конторе. А остальные к нам работать, в колхоз. Так как — собрались со мной, товарищ редактор?

Потом, когда они уже ехали по проселкам, где в глубоких лужах зеркально повторялись мелкие барашки, а «газик» с разгона въезжал в это небо, — так что облачка сначала только колыхались от колес, а потом разлетались брызгами, — Павел сказал Гвоздеву:

— Вот вы говорите, что колхоз ваш хуже, чем у тех, брянских, был, а в райкоме ведь вас королем величают.

Гвоздев покачал головой. Он сидел за рулем, и Павлу была видна только выбритая твердая щека, губы в редкой осторожной усмешке да глаз — серый осколок льда, — устремленный вперед.