Глубынь-городок. Заноза

— Вы им не верьте. Я нелюбимец у здешнего начальства. Твердолобым меня действительно называют. Барабанов говорит, что с меня лишний килограмм хлеба можно только кровью взять. Конечно, им бы только подверстать плановые цифры по району! Госпоставки теперь увеличивать не разрешается, так на закуп налегают: кому ничего, кому по три нормы, — вот и подверстывают все вместе. А потом успокоятся до следующей кампании. По сводке ведь районные дела хороши; значит, никто их не тормошит по отдельным колхозам. А в прошлом году было так: приехал Барабанов и требует, чтоб я сдавал из семенного фонда. Я отвечаю: «Ни за что». — «Да ты знаешь, что есть установка?!» — «Не знаю. Существует закон привлекать к ответственности не только разбазаривших семенной фонд, но даже посягающих на него. А посягающий — вы». Вызвали на бюро всю нашу партийную организацию. Парторг, директор школы, говорит: «Не я распоряжаюсь колхозом. Без подписи и печати председателя колхоз, конечно, и килограмма не даст».

Долго нас увещевали, ругали всячески. «Есть еще, — говорят, — такие шкурники, которые без оправдательной бумажки шагу не ступят». — «Нет, — отвечаю, — бумажек я с вас брать не буду, чтоб вас же не подводить, но и зерна семенного не дам». — «Да мы тебе выговор влепим!» — «А это пожалуйста». Дали выговор. Проходит немного времени. «Пиши, — говорят, — заявление, чтоб сняли». — «Не буду. Выговор неправильный. Как давали его сами, так и снимайте без меня». А сдали зерно, отчитались за одну кампанию, подошел сев, так тех председателей, что их же послушались, начали сами тягать за семенной фонд. Опять меня просят пособить. «У тебя, — говорят, — вот стоит еще семьдесят гектаров, ими потом и засыплешь». — «Нет, — отвечаю, — это не семенное зерно».

— Выходит, живете в состоянии активной обороны со своим начальством?

Гвоздев усмехается, чуть обнажив плотные зубы.

Родился он и вырос на Урале. В Сердоболь попал из-за невесты, потом жены — здешней девушки. После армии работал уполномоченным по заготовкам.

— И вообще всяким уполномоченным от района. Сам ездил, видел: пустое это дело. В хорошем колхозе ты лишний, а плохому одними наскоками не поможешь. Вот колхоз «Коммуна», в Лузятне, председатель Малахаев. Помните, как только приехали, слышали про него на совещании? С этим колхозом серьезно надо разобраться, а не кричать. Балабанов скажет: «Мы уже разбирались». А как? Пушили председателя? Конечно, Малахаев пьяница. Но разве только в этом дело? Там трудоспособных человек тридцать, а земли — сколько и у нас. Их надо или соединить с другим колхозом, или передать часть земли совхозу. Вот это будет решение. А потом уже подобрать председателя, детально составить перспективный план по отраслям. Ну, скажем, сейчас даже справился бы Малахаев со льном, дадут ему людей из Сердоболя, — что из этого? Разве положение в колхозе изменится? Только то, что до следующего аврала его трогать не будут. А там опять старая песня.

Нет, Павел Владимирович, я думаю, для дела лучше, если б не могли верстать этих общих цифр в сводку. Тогда сразу бы стало видно: такие-то колхозы не сдали, нечем. Ведь посмотреть цифры изнутри: десять колхозов тянут, а остальные? А если б каждый колхоз по косточкам разобрать, дать полную картину, то и обком заставил бы районы заниматься именно этими колхозами, а не в общем и целом.

— Стиль Барабанова, значит, вы не одобряете? — спросил Павел.

Гвоздев осторожно пожал плечами:

— Авральщик он первоклассный. Горячка. Иногда в десять утра к нему приходишь, а он уже держится за голову — болит. Так успел нанервничаться.

Чем больше присматривался Павел к Гвоздеву, тем больше он ему правился. Голоса не повышает, смотрит не на собеседника, а немного вдаль, не торопится; мало обращает внимания на то, кто перед ним; дела своего не бросит ни для какого начальства и — хочешь не хочешь, — а раз приехал сюда, то попадешь в ритм жизни его, а не свой, привезенный из города.

Вот он в правлении колхоза звонит в Сердоболь — о премиях дояркам, — покрутит ручку, послушает: занято, и отойдет без тени раздражения шагом упругим, бесшумным, хотя и тяжеловесным. Посмотрит в окно, посидит за столом, подпишет бумажку, поданную счетоводом. Войдут колхозники, один, другой. Со стороны посмотришь — так зашли, без дела.

— Фонарей бы, Иван Александрович, в свинарник, — скажет один, не от порога, а погодя.

Гвоздев ответит тоже не сразу или по крайней мере без спешки:

— Вчера договорился. Два оставляем в сельпо, продавщица просила, а двадцать два забираем.

В трубку он терпеливо объясняет:

— Что же вы хотите, на триста рублей карандашей купить, что ли? Кому нужны подарки такие? Вот Усаева просила швейную машинку ручную. Да они заработали по три такие премии! Уж если поощрять, так чтоб было не стыдно. Нет, я только по этому вопросу и звоню.

Мельница, которую он тоже вызывал, не ответила.

— Не забудь, — только и сказал счетоводу, уходя.