Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

Я испугался, ибо внезапно со всей ясностью осознал опасность своей профессии. Не заметь я вовремя лезвия, Фанни удалось бы перерезать себе вены, и я мог быть заподозрен в убийстве.

Меня трясло от бешенства. Проклятая баба решила поставить под угрозу мою свободу! Меня бы извели бесконечными допросами, половину нажитого с таким трудом состояния того и гляди пришлось бы сунуть адвокатам в зубы, и еще неизвестно, чем бы вся эта история кончилась.

Я велел Фанни тотчас же одеться, и мы поехали в ночной клуб. Утром, когда вернемся, я подожду, покуда пьяная старуха уснет, и отправлюсь к кому-нибудь из друзей. Если, проснувшись, она все-таки осуществит свой план и покончит с собой, у меня, по крайней мере, будет алиби.

В ту ночь Фанни в большом количестве пила шампанское. Как всегда, она вела себя на людях безупречно; глядя со стороны, можно было подумать, что это достойная дама из аристократического рода. От игристого напитка глаза ее затуманились, однако на лице неизменно сохранялась одна из самых чарующих ее улыбок. В этой некогда заученной обворожительной улыбке таилось многое: довольство собой, достоинство, уважительное отношение к окружающим, готовность поддержать непринужденную беседу.

В ту ночь Фанни говорила непривычно много. Я молчал и слушал. Фанни без передышки болтала и смотрела мимо меня. По всей вероятности, она не слышала музыки и не замечала танцующих пар. Усвоенная ею великосветская манера держаться и жалкое подобие прежней колдовской улыбки были в разительном контрасте с тем, что произносили ее уста. Странная речь Фанни текла, тембр голоса причудливо менялся, река бурлила, наталкиваясь на пороги. Рассказывая, она перескакивала с одного на другое, ничем не связанные между собой истории следовали без всякого интервала, словно несколько человек разом, торопясь и перебивая друг друга, хотели использовать возможность, чтобы раскрыть свой внутренний мир.

Некоторые из фраз врезались мне в память.

«Гедонистический образ жизни со временем будет вызывать омерзение».

«У меня шея черепахи».

«Ты своим рвением в работе даже пуговицы к жилетке не заработал».

«Все люди так или иначе продают себя».

«Брось свое ремесло, тоже мне сентиментальный дилетант!»

До этих пор ее пустая болтовня, перемежающаяся сентенциями, которые она кидала в воздух, оставляла меня равнодушным. Ладно, пусть мои усилия и затраченное время не стоят и пуговицы от жилетки — люди, замышляющие самоубийство, обычно теряют чувство реальности; но «сентиментальный дилетант»— это уж слишком, я был в бешенстве. Меня так и подмывало выкинуть какой-нибудь номер, я чуть было не схватил стакан, чтобы плеснуть Фанни шампанским в лицо. Стоп! Возьми себя в руки. Однако во рту остался горький привкус оскорбления. Свести на нет мой профессионализм! Наглая баба! Я был бы вправе заливаться соловьем! Я спас больше человеческих жизней, нежели какой-нибудь высокообразованный психиатр своей примиряющей болтовней и обилием таблеток. И на тебе — сентиментальный дилетант! Что-то надломилось во мне. Почва стала уходить из-под ног, хотя выпил я совсем немного. Старая мегера посмела втоптать в грязь дело всей моей жизни!

В голове шумело, сердце колотилось, на миг я забыл, что слова несчастных и в стельку пьяных женщин — пустой звук.

Я взял себя в руки и повел Фанни танцевать. Срок нашего контракта еще не истек. Я дал ей понять, насколько она жалка: Фанни делала отчаянные усилия, чтобы удержаться на ногах. Когда она пошатываясь возвращалась к столу, то смотрела на ковровое покрытие, стараясь ступать по рисунку. Плюхнувшись на стул, она самым неблагопристойным образом опрокинула в себя полный бокал шампанского.

Под утро я отвез ее домой и не позволил сразу, в одежде, повалиться на постель. С жестокой последовательностью я заставил ее почистить зубы, снять грим и отыскал ее ночную рубашку. Она весьма своеобразно выполнила мои распоряжения: вынула изо рта зубной протез и в сердцах шмякнула его о телефон; сорвала искусственные ногти и сунула их в карман моего жилета. Свой норковый палантин Фанни кинула, как коврик, на пол перед кроватью и вытерла об него ноги; каблук застрял в прорези кармана, и она упала на подушки. Снять платье Фанни была уже не в состоянии, ей было жаль расстаться и с золотой чешуйчатой сумочкой, висевшей на цепочке у нее на запястье. Со стоном ворочаясь в постели, Фанни все еще зачем-то держала сумочку в руке. На ощупь выудила оттуда губную помаду. Меня передернуло от неприятной мысли: сейчас примется малевать свой беззубый рот. Но вместо этого она провела на своем шелковом голубом вечернем платье жирную неровную разделительную черту, начинавшуюся от груди и кончавшуюся ниже пупа. Тут силы ее иссякли, рука с зажатой в ней губной помадой безвольно упала на одеяло.