Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка

Только я закончил про мужественный дух, подошел какой-то господин в позументах и начал перед моим столом изъясняться и размахивать руками. Я было подумал, не иначе как хотят схватить меня за шкирку и вышвырнуть за дверь. Какое там! Этот с золотыми галунами генерал над пьяницами и весельчаками позвал не кого-нибудь, а самого трактирного маршала, и тот стал на немецком языке меня уговаривать, дескать, иди на сцену и вынимай затычки из своей глотки. Я никогда не был гордым парнем и потому не стал ломаться.

Поднялся на сцену, откашлялся, чтобы прочистить горло, поднес ко рту микрофон и дал волю всем своим регистрам. Из-под потолка на меня обрушили сноп света, откуда-то к моим ногам полетели цветы. У меня в груди заклокотало, и мой голос зазвучал, подобно церковному колоколу, который гудит над Эстонией в воскресное утро.

В том месте песни про народ Кунглы[8], когда дочери феи ведут хоровод, французская публика начала подпевать и притопывать. Аплодисменты были такими бешеными, что с хрустальных люстр висюльки посыпались, словно стеклянный дождик. Дамы срывали с себя жемчужные ожерелья и бросали их мне на плечи. Я сверкал, точно светлячок. А эти корзины цветов, которыми меня засыпали! Орхидеи пахли как белена.

Вот тут-то я и развернулся. Вспомнил про золотую избушку за баней у пруда и про то, как там в углу качается мешок. А когда припомнился мне березовый прутик покойной бабушки — тут уж меня совсем за душу взяло, и я запел о том, что ни кедры, ни пальмы не растут на нашей земле, зато одна березка росла у нас в саду.

Дамы визжали от восторга, они стащили меня со сцены, стали водить от стола к столу, откуда-то взялось шампанское, соленые огурцы и клюквенный напиток. Все мое лицо и руки были в красных следах от поцелуев, в таком виде я вернулся в отель, словно какой-то краснокожий.

Утром я раздобыл жбан пива, голова болела от клюквенного напитка и славы. В самолете я все время спал, да и что мне оставалось делать: на Монблане, куда я плюнул, летя в Париж, уже рос эдельвейс. Генерал ужасно обрадовался коньяку. Как только я прибыл, он поставил на стол зеркало и стал дегустировать — ту ли марку я привез. Я, признаться, немного дрожал, вдруг, думаю, подсунули какую-нибудь дрянь. Ан нет, язык у генерала не почернел и можно было не бояться Наполины. За успешное выполнение боевого задания генерал посулил мне повышение в чине, но своего обещания, бедняжка, так и не сдержал. Через три дня, глубокой ночью, американская бомба угодила прямо в брачную постель Италиано Апеннино, и оба они с Наполиной переселились в лучший мир вместе со своим розовым одеялом, чтобы наслаждаться там вечным и блаженным сном. Мир праху их. Аминь.

Парабеллум умолк и пальцами вытер уголки рта. Обведя сидящих за столом взглядом, еще затуманенным полетом фантазии, он увидел ряд сонных лиц. Только Бенита улыбалась с каким-то отсутствующим видом.

Парабеллум был благодарен и за такое участие. Он встал, взял кружку и, глядя на Бениту, сказал:

— Прикажите что-нибудь, уважаемая госпожа, и я с радостью выполню ваше желание.

— Уберите завтра картофель на рихваском поле! — бойко произнесла Бенита и первой рассмеялась. Хозяйка Рихвы смеялась так долго и искренне, что сидящие за столом начали испуганно озираться по сторонам. Растрепанные детские головки, склонившиеся над скатертью, рассчитанной на две дюжины персон, приподнялись.

Смех Бениты заразил и остальных.

— Напрасно не попросили его вывезти навоз в поле! — икая, крикнул Яанус. Армильда дала мужу тумака под ребро.

— Завтра поглядим, как Парабеллум с мотыгой в руках будет гнуть спину на картофельном поле, — с удовольствием кинул Рикс и закурил.

Парабеллум не улыбнулся. Медленно, сморщив лицо, он вытащил из кармана правую руку, и она со стуком упала на белую скатерть. Рука Парабеллума была из черной резины.

23

то-то постучал в окно.

— Кто? — испуганно вздрогнул Рикс.

— Сейчас поглядим, — насмешливо сказала Бенита и подошла к окну. Она отодвинула лимонное дерево, закрывавшее оконный проем. Пришлось покорпеть, чтобы открыть законопаченные створки окна. Когда ей это удалось, ветер взметнул занавески и голова сидящего поблизости Парабеллума оказалась на какой-то миг окутанной белой материей.

— Не пустите ли переночевать? — раздался снаружи женский голос.

— Входите, — разрешила Бенита. — Вы не первая.

— Нас двое. Мы уже давно бродим вокруг дома, никак не можем отыскать дверь.

Каарел встал и, шаркая ногами, скрылся в сенях.

Все с интересом смотрели на дверь, ожидая новоприбывших.

Через мгновение на пороге появилась рыжеволосая женщина в сопровождении мужчины в немецком мундире. Вернее, не мужчины, а мальчишки; он моргал светлыми ресницами и от яркого света щурил свои небесно-голубые глаза. На подбородке у солдатика виднелась детская ямочка, мягкие губы были полуоткрыты.

Солдатик напомнил Бените Йосся, когда, дезертировав из немецкой армии, он после долгих скитаний явился домой.