Гнев Гефеста

Измайлов лгал: снимка позвонка Арефьева до испытания в деле не было, Веденин помнил твердо. А должен быть, для убедительности, что компрессионный перелом произошел именно в этом испытательном полете. Почему же он его утаил? Случайно или преднамеренно? Побоялся, как бы его не обвинили в том, что допустил к испытанию больного человека? Возможно. Хотя он и заставил Арефьева проходить медицинскую комиссию, лечащий врач он и за последствия тоже несет ответственность.

— Допустим, след от компрессионного перелома остался с детства, — начал размышлять вслух Веденин. — Даже если снимки окажутся идентичны, опровергнуть медицинское заключение будет не так-то просто. И еще один факт неопровержим: когда Измайлов с матросами подплыли к испытателю, Арефьев был без сознания. И сколько бы я ни анализировал случившееся, на этом месте спотыкаюсь и дальше продвинуться не могу.

— А вы попробуйте с другого конца узелок распутать. Что говорят матросы о гибели Арефьева?

— С ними беседовали члены комиссии.

— А вы?

— Вряд ли они сказали бы что-нибудь новое.

— Наивная простота! — воскликнула Таримова. — У комиссии — одно мнение. Они нашли проторенную дорожку и следуют по ней. Ведь одно и то же слово можно понять по-разному. И если бы вы побеседовали с матросами, может, разговор натолкнул бы вас на другую мысль.

И в этом она права, согласился он. Поговорить с матросами, с Шубенко следовало. Ведь человек на их глазах скончался. Как он умирал: бредил, стонал, что-то говорил? Даже если он не произнес ни одного слова, ни стона, можно сделать вывод — от компрессионного перелома он скончался или от чего-то другого…

Таримова вдохнула в него крошечку надежды. Ее идея зажгла его, и он был готов хоть сейчас мчаться на полигон, а оттуда к причалу, где стоял катер Шубенко.

— Ваш совет заслуживает внимания, — сказал он благодарно, — и я непременно постараюсь исправить ошибку, завтра же побеседую с матросами.

— У меня к вам небольшая просьба, Юрий Григорьевич. Разрешите и мне присутствовать при беседе.

— С удовольствием разрешил бы, Вита Владимировна, если бы она состоялась здесь. Но матросы, к сожалению, на Черном море, и мне, по всей вероятности, придется лететь туда… Единственное, что могу обещать, — передам разговор слово в слово.

— И на том спасибо, — усмехнулась она без обиды, ее глаза потеплели, и на Веденина она смотрела без прежней официальности, доверительно, по-дружески. — Я от души желаю вам успеха. Верю в вас и надеюсь: «Фортуну» свою и себя вы достойно защитите.

Она встала. А у него вдруг шевельнулось где-то желание, чтобы она не уходила. И хотя свалившаяся беда все еще давила на него, ему было уже легче.

Он помог ей одеться, она протянула на прощание руку, и в ее долгом, нежном пожатии он почувствовал что-то близкое, волнующее.

«ЛУЧШЕ БЫСТРО И ВЕРНО, ЧЕМ ДОЛГО И ЗАПУТАННО»

1

Ясноград. 9 октября 1988 г.

Не зря говорят: чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть; Гусаров же поддался интуиции, взял в помощники себе Петриченкова только потому, что тот произвел на него хорошее впечатление. И вот теперь раскаивался: Петриченков вел себя так, словно он уже старший инспектор службы безопасности полетов, а Гусаров его подчиненный. Расследование вел самостоятельно, не только не советовался со своим начальником, но и старался некоторые факты держать в тайне. Встречал заместителя Главкома ВВС на равных и поспешил доложить: «Расследование катастрофы закончено, причина и виновные выявлены». На предостережение Гусарова: «Ты снова торопишься», возразил с усмешкой: «Лучше быстро и верно, чем долго и запутанно».

Откуда и когда появились эта амбиция, самоуверенность и прямо-таки неуважительное отношение к своему прямому начальнику? А ведь именно его собирался Гусаров оставить своим преемником, всюду выставлял его принципиальным и бескомпромиссным инспектором службы безопасности полетов, вдумчивым и эрудированным офицером…

Куда и зачем он торопится? Спешит карьеру сделать, генеральский чин ему покоя не дает?

Вполне вероятно. Не случайно в полку его недолюбливали. И оказывается, не только за прямоту… Да, Виктор Николаевич, в технике ты большой дока, а вот в людях… За маской специалиста человека не разглядел…

А может он, Гусаров, не прав? Расследование Петриченков ведет мастерски, доводы его убедительны, и сколько Гусаров ни ломал голову, приходил к тому же выводу — дело в катапульте.

И все-таки сомнение не покидало его, что-то не так, чего-то они не учли, до чего-то не докопались; и он снова и снова шел по пути Арефьева, анализируя каждый его шаг, каждое движение, каждое слово, а доходил до приводнения — и словно упирался в стену: здесь он потерял сознание, но отчего? Если виновата не катапульта, то что или кто? Болезнь Арефьева и удар о воду, которые вызвали шоковое состояние? А умер от чего? От боли или от воды, попавшей в легкие и вызвавшей удушье?

Возможно, и так, но какие у него доказательства? Никаких…

А если прокрутить испытательскую цепочку наоборот, посмотреть на события с другого конца?