Гнев Перуна

   — Этот закон не освящён Богом, Василий. Этот закон — разъединит нас. Христианская же вера даёт нам единого владыку на небе и на земле. Ему одному — наши молитвы и упованья. Без Бога — нет рая на небеси и справедливости на земле. Как без царя единого нет веры в неизменность и твёрдость законов жизни. Дай волю простолюдинам, черни, худым смердам — никогда не будет покоя на земле. Расколотят, растерзают, раздадут всё... Одному — один князь люб, другому — другой. А третьему ещё иной, а рядом — половцы! Не всем доступна мудрость — все князья одинаковы. Потому власть единого державца и освящена Всевышним. Ибо нет власти не от Бога. И ему должны все подчиняться и несть ему своё смирение и молитву.

   — Так что же... закрывать глаза на несправедливость?

   — Коль это на пользу державе...

   — Польза... держава... закон... А о людях никто и не хочет думать.

   — Это и о людях. Сам видишь, какая грызня между князьями из-за того, что власть слаба. А рядом — ещё и орды. И люди больше всего от этого страдают.

   — Святополк использует власть для себя!

   — Его накажет Бог.

   — Но пока это он наказывает простолюдинов и льёт братскую кровь...

   — Христос просветит его душу.

   — Христос... христианство... оно лишь богатычей защищает. И наказывает бедных. За всё наказывает.

   — Но оно освящает власть самодержца. Языческие боги стояли за всех. Христианство же — за владычных. И мы, чадо, слуги Христа.

   — О-го-го, отец, наконец я разобрался: старая наша вера не за княжескую власть беспокоилась, за человека. Поэтому князья и потеснили старых богов...

   — Но что такое человек — без державы? Выстоит ли он один супротив нашествия ордынского, супротив козней ромеев? Ляхов? Угров? Не выстоит. Такие нынче времена. Должны думать не только о душе, но больше о крепости власти и державы.

Гордята-Василий вздохнул. Разумом понимал он слова учёного монаха — но сердцем не воспринимал их. Глубокое смятение охватило его. Выше всего — сила державы. А сила, а чистота людской души? Во имя властвования можно, значит, кривить душой, обманывать, лить невинную кровь? Нет, не согласен он, Гордята, с этим. Да и Бог христианский, если он есть, должен восстать против таких грехов!

   — Хула народу, о котором сохранится не правда, а ложь, отец. Уж лучше тогда молчать.

   — Пустота — ничто, Василий. Если народ не оставляет в памяти людей ничего, то он исчезает как народ, ничего не стоящий... ничего не давший ни для славы, ни для разума...

   — Но ведь и ложь — это великий грех, отец. Не боишься?

   — Я не лгу. Я умолкаю пред делами неблагочестивыми.

   — Но и это — грех!

   — Бог милостив, уповаю на него. Да простит мне...

   — А люди? Назовут блюдолизом... сообщником...

   — Назовут, чадо... уж и так называют...

   — Зачем же унижаешь себя? — даже вскрикнул Гордята.

   — Во имя грядущего, сын мой... Лишь во имя его... Верую: будет на нашей земле мудрый державец. Утихнут распри. Воссияет Русь снова своей силой.

   — Мономах?

   — Не знаю. Он, кажется, не прочь стать царём в Византии. Тогда империя проглотит нас. Расшатанный мир затопит нас волной зла. Только крепкое единодержавие на Руси спасёт нас. Яко в самой Византии. Бьют это царство веками и коромолы, и бунты, и мятежи великие, и завоеватели. А оно стоит! И нам выстоять должно. Для этого — подпирать изо всех сил своего князя.

   — Даже несмысленого?

   — Князья меняются. На место несмысленых приходят разумные. А держава — одна. И народ — один. Подпираешь власть князя супротив передряг и коромольников — подпираешь Русь... Но отныне... Святополк покаялся. Печерский монастырь сделал своим, княжьим. И отца Феодосия велел вписать в синодик всех епископий. Вопреки ромеям. Се — великая победа Руси над алчностью ромейских императоров. Вот оно что! Вот что...