Гнев Перуна

Впереди половцев бежали ханы всех родов. Дрожали хвосты их бунчуков. Из-под береговых зарослей выскакивали отряды засады русичей, хватали беглецов. Позже записал летописец: «И убили тут в бою двадцать ханов: Урусову, Кчия, Арсланопу, Китанопу, Кумана, Асупа... и прочих...» Белдюзь же попал в руки Святополчьих воевод. Киевский князь сказал:

   — Пусть его судьбу решает Мономах... — Его голос ещё дрожал от азарта боя. Он всё ещё не верил, что так быстро всё окончилось, — лишь небо посветлело и солнце ободком своего круга показалось из-за небосклона.

Белдюзь низко кланялся Мономаху в ноги, льстиво заглядывая грозному переяславскому князю в очи:

   — О, великий Мономах! Не погуби!..

Славята сурово смотрел на пленника, переводил Мономаху эти моленья хана. Он только что видел мёртвое тело Урусовы.

   — Почему не сложили своих бунчуков пред русичами? Почто творите разорение на нашей земле?.. — грозно вопрошал Мономах.

   — Погубил себя!.. Погубил!.. Не послушал Урусовы... — царапал своё лицо хан Белдюзь. — Князь!.. — Он упал на колени. — Возьми всё моё золото и серебро! Ромеи и хазары-таврийцы дали мне два меха золота за пленников, которых мы должны были им продать на Сутени... Возьми их! Возьми всё — оставь мне жизнь!..

   — Что клятву поломал русичам, поганый хан? — непримиримо гремел глас Мономаха. — Что слово своё сломал — не ходить на Русь?

   — Бери всё, что имею!.. Все вежи, табуны... всех жён...

   — Мир земле Русской нужен. А ты не научил своих братьев и свой род держать мир с Русью. Преступил клятву. Проливал русскую кровь! Да будет твоя кровь на голове твоей!..

Славята схватил Белдюзя за шиворот кожаного чапана и поволок к Сутени...

Над полем битвы кружили чёрные вороны. Ночью жутко выли волки, растаскивая по ивняку тело хана Белдюзя, рассечённое на четыре части...

Русичи возвращались назад. Впереди себя гнали огромные стада овец, коров, табуны коней, катили повозки с половецкими вежами, с добром и челядью...

Грозному Мономаху степные орлы клекотали славу...

А он был уже равнодушен к ней. Привык, ибо стала она буднями его жизни. Лишь думал о том, что и после Сутени ему снова придётся прийти в эти степи. И может, ещё не раз. Эта неумолимая Степь неисчерпаема — катит и катит чёрные орды на Русь, как чёрные волны.

   — Славята! — вдруг что-то будто вспомнил Владимир Всеволодович. — А у кого из ханов есть красавицы дочери? Разведай-ка, брат. Хочу в невестки себе взять половчанку. Гюргию моему время уже жениться[179].

Славята шевелит в улыбке седыми усами:

   — Хитришь, князь. Мечом и брачной уздой желаешь Степь сдержать.

   — Должен, брат, должен...

   — Молвят половчины, что у хана Аепы, сына великого Осеня, лепостная дочь. Молвят, очи как чёрные сливы. Молвят, на всю Степь лучшей нет!..

   — Ну, расхвалил... — улыбался Мономах. — Тогда возвращайся назад, ищи вежи хана Аепы и бери его дщерь. Будем к свадьбе готовиться. Да пусть не жалеет табунов — ведь в Ростовскую землю пойдут... Что поделаешь, брат. Степь по-всякому нужно умиротворять... Вот тебе моя золотая гривна[180]. Её всяк знает, везде тебя пропустят яко моего посла!

Славята повесил себе на шею Мономахову гривну со львом и царской короной над ним, завернул своего коня обратно, подбросил вверх шапку...

   — Ого-го-го-го! — доносилось до ратей русичей, которые медленно двигались, будто широкая бесконечная река катилась по зелёному полю.

А впереди шли многочисленные стада и табуны. Потом Славята прильнул к гриве коня и полетел за новой добычей, для меньшого сына Мономахова — Гюргия-Юрия, потом прозванного Долгоруким... Будто степной орёл летел над зелёными раздольями.

Мономах вздохнул, проводив его задумчивым взглядом. Чем же ещё завлечь к себе диких половецких ханов? Ещё пусть братья-князья поженят своих сыновей на половчанках — Олег и Давид Святославичи... Ещё нужно послать к половцам черноризцев-проповедников, дабы этих сыновей Измайловых притянуть к христианству. Дабы верой этой сломить связь половцев-язычников с иноверцами-купцами — хазарами, сарацинами, иудеями... Они ведь звенят золотом и подбивают жадных ханов к бесконечным походам на Русь, чтобы брать полон и продавать им рабов. Ещё нужно тех половчинов научить оседлости и оратайству. Чтобы к земле привязать — пусть добывают хлеб трудом, а не разбоем. Охо-хо... Велики труды пали на его плечи. Но ценит ли кто? Может, и нет. И жить без этой борьбы нельзя. «О владычица Богородица! Освободи сердце моё бедное от гордости и дерзости, дабы не возносился я суетой мира этого в ничтожной жизни своей...»