Гнездо аиста

До шахты Сойка не доехал, его взяли в аппарат областного комитета партии — инструктором. Легкой жизнью это не назовешь, в шахте было бы спокойнее. Но он утешал себя тем, что делает нужное дело.

— Бриндзак — парень что надо! Я его знаю еще с партизанских времен. — В голосе Петричко прозвучало уважение.

— Бриндзак не трус, — сказал Сойка, выпустив изо рта дым. — Теперь мы начнем чистку и зададим жару всем саботажникам. Главное, не допускать никакого слюнтяйства и напролом идти к цели. Они считают, что кооперативы начнут распадаться. А мы им поможем освободиться от таких мыслей. Знаешь, приятель, мы скоро приступим к новой вербовке в кооперативы: скрутим в бараний рог еще несколько единоличных деревень. Со всякими гадами нянчиться не станем. Теперь им каюк.

— Давно пора, — сказал Петричко. — Надо крепко натянуть вожжи. Только тогда революция победит.

— Верно, — кивнул Сойка. — А как у вас дела?

У Петричко задергались уголки рта.

— Нам ведь никто не помогал, кроме господа бога. Живем помаленьку.

— Держитесь, дружище, — помолчав, сказал Сойка мрачно. — А я вот жду не дождусь того времени, когда приду в деревню, спрошу у председателя, что ему нужно, а он мне скажет: да ничего не нужно, заходи, выпьем по стаканчику… Вот так, товарищ дорогой…

Мимо них прошла женщина с корзиной, в которой лежал чуть прикрытый платком хлеб. Она торопливо шагала по направлению к деревне, и встреча с ними ее явно не обрадовала.

— Кто это?

— Марча Резешова.

Петричко не глядел ни на нее, ни на Сойку — он уставился в небо. Солнце рассеивало облака: с полей поднимался легкий пар, леса над Трнавкой были окутаны густой дымкой; сырой день клонился к вечеру.

— Хороша, ничего не скажешь, — глядя ей вслед, сказал Сойка. — А мужик ее тоже хорош… — Он безнадежно махнул рукой. — Не понимаю, что этим людям нужно. — Сойка оживился. — Знаешь, я прочитал зимой одну книжку, «Гроздья гнева» называется. Какой-то американец написал. Очень он хорошо рассказывает, как там у них поступали с крестьянами, когда капиталистам и банкам захотелось, чтобы земля давала побольше дохода. Представляешь, каждый из ихних фермеров был по уши в долгах. Они этим воспользовались, нагнали туда бульдозеров и подчистую сровняли с землей. Как военная операция. Сотни тысяч людей просто вымели с поля. Образовалась солидная армия безработных, и на фабриках начали снижать зарплату. Вот бы всем нашим прочитать эту книжечку. А то им теперь из Америки набивают голову всякой чушью. Хотя у самих… — Он махнул рукой. — Малоземельные крестьяне на всем свете отжили свой век. Слишком большая роскошь — искусственно сохранять их хозяйства, когда требуется повысить производство сельскохозяйственных продуктов. Им бы прыгать от радости, что ликвидация мелких хозяйств у нас происходит при социализме. Я никак не могу их понять… Ведь им помочь хотят! Через пару лет тут будут молочные реки и кисельные берега.

— Послушай, — начал Петричко задумчиво. Его огромные руки, как бы играя, вертели черенок лопаты, щебень скрипел под грязными башмаками. — Я все хотел спросить тебя, что теперь делает Гойдич?

— Строит химкомбинат. Отправили его на производство. Пусть узнает, чем живет рабочий класс. — Сойка вздохнул и снова стал глядеть вслед удаляющейся женской фигуре. — Гойдич был слишком мягким. Политика — дело настоящих мужчин. Шагай в ногу — или отстанешь. Вот так. Пусть только попробует кто-нибудь пойти против партии. — Он щелкнул пальцами. — Да, надо уметь подчиняться. Если тебя, Петричко, загонит в угол господь бог, ничего с тобой не случится. Но если тебя зажмет в углу партия, так и господь бог тебе не поможет. Вот видишь, как получилось с Гойдичем…

Перевод Л. Лерер.

VIII. ДОРОГИ

1

Вот и наступил этот час. Значит, так затягивается петля мести? — подумал Резеш, держа лист бумаги, исписанный аккуратным почерком.

— Бегите играть, ребята! Тибор, полей огурцы! — донесся из сеней голос Марчи.

Верно, детей надо удалить из дому. У Резеша разбушевалась кровь, но он сдерживал себя и осторожно задавал вопросы:

— Ты думаешь, что все новые подпишут?

— И некоторым старым членам кооператива, из тех, кто начинал это дело, тоже все осточертело. Но к ним мы сейчас не пойдем. Они никуда не денутся, — ответил Дюри.

— Ты хочешь сказать, что… — Резеш не договорил.

Но мысль не давала ему покоя, — кто ж это мог быть из старых? Уж не Гудак ли? Или Канадец? Резеш сам слышал, как Канадец и его жена честили порядки в Трнавке. Нет, все-таки не он, не может быть, чтобы этот старый черт… Кто же тогда? А не сболтнул ли Хаба просто так? Что-то темнит он. Может, хочет оплести меня своими речами, как паук муху? Ведь это же Хаба! Уж его-то мы знаем. С ним надо быть поосторожнее.

— А как в Горовцах? — спросил он. — Что нового в Горовцах?

Дюри сидел на краешке стула прямо, подняв голову, но лицо его было красное, глаза воспаленные, будто он недоспал. Эмиль с хмурым видом стоял в стороне и молчал.