Гнилые болота

Хорошая русская женщина стоитъ неизмримо выше хорошаго мужчины. Переживъ сотую долю тхъ страданій, которыя выпали на долю ей, мужчина озлобляется; съ ней этого никогда не бываетъ. Принося самую малую долю пользы своею проповдью или службой, мужчина, какъ бы онъ ни былъ развитъ, начинаетъ гордиться въ душ своими заслугами, и только умъ спасаетъ его отъ самовосхваленія; о своей честности онъ говоритъ съ гордостью, какъ будто честность есть заслуга, а не обязанность, — и этой черты нтъ въ хорошей женщин. Она лишаетъ себя всхъ удовольствій, которыхъ никогда не лишитъ себя мужчина, и отдается всецло, какъ мать, жена или дочь, своимъ-обязанностямъ. Она, и только она, воспитала цлыя поколнія честныхъ и твердыхъ людей и никогда, даже передъ самою собою, не сводила итоговъ своихъ заслугъ; она даже скорбитъ о своей неспособности приносить пользу. Спросите всхъ вполн честныхъ людей, кому они обязаны всмъ тмъ, что въ нихъ есть хорошаго? Изъ ста девяносто девять отвтятъ: «женщин». Она работаетъ за мужа въ деревн, она грудью отстаиваетъ въ среднемъ класс своихъ дтей отъ пьянаго или озобленнаго неудачами мужа, она спасаетъ отъ крайней пустоты и разврата людей высшаго круга, и за все это ее держатъ въ невол, въ невжеств, въ безправіи, оскорбляютъ, позорятъ и потомъ удивляются, если встртятъ падшую женщину! Но спросите ихъ: «кто виновникъ вашего паденія?» Он отвтятъ: «мужчины», — и будутъ правы. Ихъ воспитывали въ школ, которую создалъ мужчина, стараясь вырастить для себя хорошенькихъ и ловкихъ, но немыслящихъ самокъ; первая сухая учебная книга и первый растлвающій романъ, попавшіе въ ихъ руки, были подсунуты имъ и написаны мужчиною; первая сть, сплетенная отъ бездлья, для развлеченія отъ праздной скуки, была разставлена имъ опять тмъ же мужчиною; бросилъ ихъ онъ, а не он его; первый комъ грязи пущенъ въ нихъ его же рукою. Онъ хвастнулъ въ минуту пріятельскаго кутежа своею удачною интригой, и пошла женщина мыкаться по свту съ печатью развратницы, забросанная грязью такими же неразвитыми и падшими женщинами, какъ она, которыхъ также воспиталъ, также погубилъ мужчина. А виновникъ ея паденія клеймитъ ее страшнымъ русскимъ названіемъ, тмъ названіемъ, которое заставляетъ прохожаго отвернуться съ отвращеніемъ даже отъ покойницы, носившей его и утопившейся въ минуту безвыходной нищеты… И между тмъ, какъ любила мужчину хорошая русская женщина! Пошелъ ли хоть одинъ мужчина въ ссылку за падшей женщиной? Вы не найдете, вроятно, ни одного. А женщина шла, полная святой любви, считавшая свои ласки, свои заботы необходимыми для муха, и таилась жъ ней тайная надежда, быть-можетъ, смутная для нея самой, спасти всеспасающею любовью отъ отчаянія, или отъ новыхъ преступленій однажды падшаго человка. Не удерживали ее никакія страданія, никакія препятствія: переносила она бдность, холодъ и голодъ, брань и оскорбленія этапныхъ зврей и долгіе годы тяжелой жизни гд-нибудь въ глубин Сибири. Въ этой ршимости была ея высочайшая нравственность, и блднютъ предъ нею вс прославленныя дянія героевъ съ ихъ мишурнымъ блескомъ, барабанною славою и иміамными куреніями…

Моя мать не вынесла всхъ страданій, выпадающихъ на долю многихъ хорошихъ русскихъ женщинъ; она не имла нужды идти за преступникомъ-мужемъ въ Сибирь, но она носила вс признаки хорошей русской женщины, и потому я ршился подробно поговорить объ этомъ существ.

Матушка вынесла изъ уроковъ бабушки еще мене познаній, чмъ дядя. Почти постоянно одинокая, не слишкомъ любимая бабушкою, безъ причины оскорбляемая братомъ, она возилась съ куклами, шила имъ платья и вчно рылась въ лоскутьяхъ шелковыхъ матерій, полотна и коленкора, за что и получила отъ бабушки названіе лоскутницы. Маленькая лоскутница-мщаночка походила, какъ дв капли воды, на своего отца. Блдная, худенькая, съ голубыми жилками на вискахъ, она была миленькимъ и нжнымъ ребенкомъ. Находясь всегда дома, она сильно чувствовала недостатки въ дни безденежья и часто голодала въ то время, когда дядя рыскалъ по театрамъ и баламъ. Любя въ душ свою несчастную мать, она не любила ея расточительности. У нея родилась какая-то болзненная антипатія ко всякому вншнему блеску. Въ ея незрломъ еще дтскомъ ум со словомъ аристократы соединялось странное представленіе мотовства, бросанья денегъ на втеръ и голодныхъ дней. Голодные дни и аристократизмъ! Какія несовмстимыя понятія! Впрочемъ, чего не придумаетъ и не соединитъ дтскій умъ. Она часто помогала своей нян въ ея комнатныхъ работахъ, и бабушка сердилась.

— Не готовитесь ли вы, Софья Ивановна, въ горничныя? — спрашивала она иронически и отчасти строго.

— Это я отъ скуки длаю, мама, да и няня такая старая-старая; она устала, — отвчала матушка и, не обращая вниманія на насмшки брата, облегчала хлопотливые труды любимицы-старушки, крпостной няни, подаренной бабушк однимъ изъ братьевъ.

Однимъ изъ главныхъ наслажденій матушки было слушаніе сказокъ и псенъ няни, передававшихся ребенку дребезжащимъ, старческимъ и монотонно-баюкающимъ голосомъ; однимъ изъ лучшихъ утшеній была молитва.