Гнилые болота

Люди, знавшіе отца прежде, не узнавали его по прошествіи роковыхъ двухъ лтъ. Онъ былъ лысъ и въ остаткахъ черныхъ кудрявыхъ волосъ проглядывала сдина. Между бровями врзалась глубокая морщина, придававшая его доброму лицу выраженіе суровой строгости. Онъ ходилъ тверже прежняго, поднявъ голову, никому не протягивая впередъ руки, не уступая дороги. «Я иду по законной правой сторон и не обязанъ сторониться, если встрчный вздумаетъ идти по лвой», говаривалъ отецъ. Вы, вроятно, часто видли и сами разыгрывали ту уморительную уличную сцену, когда два встртившіеся человка толкаются то въ ту, то въ другую сторону, извиняются, краснютъ и снова сталкиваются носъ съ носокъ, проклиная въ душ другъ друга и снова извиняясь. Этихъ-то сценъ и не бывало съ отцомъ; онъ столбомъ останавливался передъ налетвшимъ на него человкомъ. и говорилъ: «а не возьмете ли вы вправо?» Казалось, что, говоря, съ человкомъ, онъ думалъ: «что бы ты мн ни говорилъ, я теб не поврю: слова — втеръ. Покажи мн своими длами, что ты за птица, и, можетъ-быть, я стану тебя уважать. Теперь же ты иди своимъ путемъ; мы чужіе, ты мн не нуженъ». И точно, люди, съ своимъ безцльнымъ добромъ и безсознательнымъ зломъ, были ему не нужны. Благодяній онъ не просилъ, злобы не боялся: онъ зналъ выносливость своихъ силъ. Притсненія длали его только сильне и тверже: огонь длаетъ изъ дерева пепелъ и превращаетъ гибкое желзо въ твердую сталь; отецъ былъ скованъ изъ желза. И люди сторонились отъ него; они боялись его проницательныхъ, заглядывающихъ въ чужую душу глазъ и не любили его холодной улыбки, молчаливо указывавшей имъ ихъ мелочность, подлость и пошлость. «Зврь!» говорили они, встрчая отца, и, какъ-то мизерно съежившись, уступали ему дорогу.

Но, Боже мой, какое наивное, какое добродушное дитя въ душ былъ этотъ зврь! Мн кажется, только въ мужикахъ и въ малороссахъ могутъ соединяться эта упорная сила, мужественная смлость и наружная суровость съ наивнымъ добродушіемъ, младенческимъ простосердечіемъ и дтски-лукавою веселостью, не убиваемою ни годами, ни страданіями, ни «мертвыми домами»…

Часто гляжу я на твой портретъ, мой старый батько, и на портреты твоихъ угрюмыхъ усачей-земляковъ, и грустно мн, что ни одинъ художникъ не уловилъ въ вашихъ суровыхъ лицахъ того внутренняго свта, который видятъ въ нихъ даже малыя дти. Что дти видятъ его, это я знаю наврное. Иначе чмъ же объяснить ту доврчивость, съ которою сбгались къ теб, батько, всякіе ребятишки? И лазили они по теб, и тормошили остатки твоихъ лоснистыхъ волосъ, и тащили тебя на полъ. Осилятъ, бывало, тебя, неосиленнаго большими, и звонко, звонко хохочутъ… Громче всхъ смешься ты самъ, большое дитя, вылзая изъ-подъ кучи навалившихся на тебя ребятъ, и твердишь имъ: «не вс же вдругъ, не вс же вдругъ!» Я знаю, что, глядя на эти сцены, благочестивыя черносалопницы, кормившія своихъ и чужихъ дтей пинками и подзатыльниками, набожно крестились и шептали: «вотъ, — на втеръ будь сказано, — разыгрался чортъ съ младенцами, не къ добру»… Ты чуялъ этотъ шопотъ, и мало-по-малу черносалопницы исчезли изъ нашего дома. Но чуешь ли ты, что теперь, читая эти строки, написанныя твоимъ сыномъ, сотни будто бы умныхъ, будто, бы развитыхъ людей, въ сущности такихъ же жалующихся на судьбу и праздныхъ черносалопницъ, осмютъ тебя, назовутъ эти сцены приторными, а тебя юродствующимъ старикомъ? «А пусть ихъ, на здоровье!» слышится мн твой отвтъ и твердо опускаетъ твоя могучая рука тяжелый молотъ, расплющивая круглый кусокъ мди въ тоненькую пластинку. Вижу я тебя работающимъ на пожар, поднимающимъ съ улицы пьянаго мужика, отдающимъ послднюю копейку просящему, хотя этихъ копеекъ не много у твоей семьи. «Я ихъ заработаю», оправдываешься ты передъ семьей. Часто тебя обманывали; часто говорили теб близкіе люди, что надо быть разборчиве и не давать денегъ каждому просящему.

— Что тутъ разбирать! Проситъ — значитъ деньги нужны.

— Можетъ-быть, на вино.

— Можетъ-быть, — лаконически отвчалъ ты.

Наша семья знала, чмъ объяснить этотъ странный взглядъ на благотворительность. Во время отставки, отецъ почти два мсяца пилъ, и только сила желзной води могла побдить эту страсть. «Вино иному нужне хлба, — объяснялъ отецъ:- сдлайте такъ, чтобы оно стало не нужно, и тогда, пожалуй, не давайте денегъ на него». Такихъ характеристическихъ случаевъ, какъ пьянство, было много въ жизни отца; они образовали его взгляды на жизнь и на людей. Вс его убжденія сложились подъ вліяніемъ дйствительности, изъ книгъ онъ не почерпнулъ ничего; забавлялся иногда чтеніемъ переводныхъ англійскихъ романовъ, но читалъ съ толкомъ и любовью только басни Крылова. Воспоминаній онъ не любилъ ни горестныхъ, ни отрадныхъ. «Длать людямъ нечего, такъ они и перетряхаютъ ветошь», ршилъ онъ, и жилъ настоящимъ.

Вотъ вся исторія моего отца.