Гобелен с пастушкой Катей

— Ну, что на сей раз принесла? — снисходительно проговорил он, — Не нравишься ты мне, слишком тихая. Бантиков не бросаешь, шуток дурного тона не шутишь, не иначе как натворила нечто ужасное. Выкладывай.

Я выложила перед ним конверт и сказала с усилием:

— Тебе письмо, Отче… Ты прочти, а я здесь посижу. Если найдешь нужным, кивни на дверь — я сразу уйду.

Валентин вынул рукопись из конверта, взглянул и сказал весело:

— А, Виктошечка объявилась. И как церемонно… Я-то гадаю, куда моя подопечная сгинула, не маньяк ли ее пришил, а она тебе длинные письма писала. Ага, понимаю, почему ты такая в воду опущенная. Переживаешь за меня, спасибо. От меня, бедного, скрылась к антиподам молодая вдова, будет их просвещать — какие письмишки слал Грозный царь к беглому князю Курбскому. И адреса не оставила, чтобы и я ей грозного письма не сочинил. Дельно. И в виде прощального лобзания пишет нам с тобой роман, очень даже поэтично. Что? Ты читала, дитя? Сиди, сиди… На, глотни тоже, и сиди, пожалуйста, тихо, как мышка.

Валентин читал рукопись подряд, листок за листком, внимательно и безмолвно, лишь время от времени прикладывался к излюбленной фляжке. Вслед за ним симметрично делала глоток и я.

Только раз Отче прервал молчаливое чтение, обронил скорее в пространство, чем мне:

— Уфимская ведьмочка тоже в курсе, усекла? Не участвовала, но одобрила, всосала кровную месть с молоком степных кобылиц. Лихие девочки попались нашим мизогинистам.

Валентин закончил чтение, педантично сложил машинописные листки, вернул их в конверт и долго взирал то в окно, то на репродукцию «Бульвара Капуцинов».

В ответ я хранила молчание, ждала, что Отче кивнет на дверь, и я поспешно двинусь вон, чтобы он мог перенести удар в одиночестве. Насколько оказались задетыми его личные чувства, мне трудно было представить, однако профессиональное поражение проявлялось с каждой минутой яснее, как на переводной картинке.

В какой бы пропорции ни мешались факты и вымысел в произведении Виетории, мысль для адресата просматривалась четко: «Спасибо, дорогой друг, за попытку защитить меня. Не надо искать маньяка, пресекшего жизнь Муратова-Мортона, загадка не стоит труда, ларчик открывается просто: вот так… Засим спасибо вновь и прощай навек! Я обошлась своими силами, и бояться мне нечего. Роман, фикцию — ни к какому делу не подошьешь.» Как это воспримет Валентин, я просто не знала, терялась в догадках.

— Дитя, ау! — позвал меня Отче из глубин печальных размышлений. — Слушай и редактируй, прощальный подарок Виктории — сенсация для аудитории! Не могу остаться в стороне от общего графоманского поветрия, теперь и я сподобился сформулировать дрянные вирши, двоюродная тетушка-поэтесса перевернется в гробу. Но раз все подряд пишут и спешат обнародовать, то и мне не грех. Для нашей аудитории на совесть старалась Виктория!

— Хотелось бы аудитории не верить на слово Виктории, — послушно отозвалась я еще худшими строками, рифма «Виктория-аудитория» привязалась намертво.

— Благородно, хоть и глупо со стороны твоей аудитории, — задумчиво произнес Валентин. — Ты имеешь в виду, что девочка все сочинила. Вот вам романчик — понимайте, как хотите, но отвяжитесь. Тут сложнее, дитя. Она поняла, что я на след вышел. Подкинула мне Марику, Шемаханскую царицу, чтобы выиграть время. Пока я проверял возможные башкирские связи покойной Танечки, родство, дружбу и прочую дребедень — она собралась и укатила. И только издали объявила: «Все, дружочек Валя, сворачивай лавочку, дело не твое, ты меня не достанешь, но исповедь в романной форме — гонорар и утешение». Боялась девочка Вика, что я лишнего потребую, когда раскрою ее секрет. Поспешила охладить чувства. Очень дельно поступила Вика, хотя романчик у нее скверный. А уж дядя Валя свалял дурака отменного качества, одной тебе признаюсь, дитя. Преступил первейшую заповедь делового человека, а именно, где работаешь — там не вожделеешь. И воздаяние не замедлило. Никогда, дитя, не мешай бизнес с романтикой, а то получишь по мозгам, как твой покорный слуга!

— Спасибо, дяденька, я больше никогда не буду, — ответила я далее спросила, повинуясь хорошему воспитанию. — Говорить, что мне очень жаль, или оно само собой разумеется?

— Нет, ты уж изволь, как положено, не манкируй, — приказал Валентин. — Я так сожалею, милый друг Валя, пришлось принести тех же самых покойничков, но просто не в силах совладать с дурной привычкой. Мне так жаль, так жаль, друг мой! Набралась манер на мою голову, деваться некуда от учтивости, прелестное аристократическое дитя.

— Кстати о манерах, а как семейство поживает? Что дочка, Марина, теща? — вежливо осведомилась я.