Гобелен с пастушкой Катей

В моем ведении появился новый автор, вскоре ставший для меня Ленечкой, тридцатилетний небожитель, сохранивший на грешной земле замашки идеального положительного героя, напрочь не существующего не только в реальности, но и в литературе.

Его рукопись меня очаровала, а его стиль общения, изысканный, старинный и рыцарский — добил вконец.

Естественным следствием приятных эмоций стало то, что весь труд нелегкого прохождения рукописи по всевозможным инстанциям я взвалила на свои хрупкие плечи и волокла, как ломовая лошадь, сквозь зубодробительную издательскую машину.

Почему-то графоманы с именем (иногда довольно известным) в подобных трудах не нуждаются, они летят к финишу стремительно, как шары в кегельбане, и ещё огрызаются на дерзкого редактора, которому взбредет в голову внести крупицу логики или, скажем, вкуса в их бредовые писания.

Ленечкину рукопись, конечно, долбили и клевали со всех сторон, мне приходилось принимать удары на себя, чтобы уберечь нежную душу творца для грядущих свершений.

В виде последнего средства я взяла ответственность на себя, и дело пошло веселее. Если случится успех, то лавры достанутся издательству, в случае провала или даже незаметного отсутствия явного успеха, шишки посыплются на меня и будут больно колотить по неумной голове.

Правда, нужно заметить, что провалов у меня ещё не случалось, и вещи, за которые приходилось бросаться на амбразуру, того стоили, есть все-таки интуиция у этого редактора.

Прелестный Ленечка, конечно, ни о чем подобном не догадывался и пребывал в уверенности, что его дела идут естественным путем, а добродетель сама себе награда. Я его не разуверяла, и у нас сложились редкостные братские отношения, не только я, но и он смотрел на меня, как на брата.

И вот, в один уютный вечер пятницы, когда мы с Ленечкой по-родственному выясняли отношения вокруг его рукописи у меня на кухне, раздался неожиданный звонок в дверь.

Я думаю, что появление Валентина, даже и не совсем трезвого — ценный подарок любому литератору, тем более что Отче сидел тихо, как мышка, пока мы с Ленечкой наскоро доругивались, и возвысил голос лишь тогда, когда соглашение было достигнуто.

Валентин даже имел наглость ознакомить Ленечку со своей точкой зрения на предмет, объявив редакторов, в том числе присутствующих, мерзкими стервятниками, рвущими куски живой плоти, паразитами на белом теле отечественной словесности и т. д. и т. п.

Рыцарственный Ленечка безусловно ринулся на защиту лучшего в мире редактора, к тому же прелестнейшей дамы, которая…

Тогда Отче развернул орудия на 180 градусов и призвал меня не попадаться в сети грубой лести и корыстного подхалимажа, видного невооруженным глазом.

Ленечка видел Валентина впервые, поэтому испытал некоторое смущение. Когда же Валентин по привычке назвал меня «прелестное дитя», Ленечка засомневался в безгрешности наших отношений и бросился собирать раскиданные бумаги, бормоча, что ему, мол уже давно пора. Бедняга даже захотел оправдать свое присутствие деловыми причинами, чтобы не вызывать законной ревности Валентина.

Вот тут Отче и отколол последнее коленце. Он встал в третью позицию и произнес совершенно гнусным тоном чудовищную тираду.

— Полно, дружище! Ты глубоко заблуждаешься! Я эту фею знаю десять лет и хоть бы раз увидел в ней женщину, — тоном дружеского участия заявил Валька.

В действительности Отче выразился гораздо грубее, и в том же стиле присовокупил, что ничего не имеет против, даже готов приветствовать наши с Ленечкой взаимные чувства в любом их проявлении.

Впечатлительный Ленечка смутился до столбняка и пулей вылетел вон. Я еле успела извиниться за непристойное поведение старого друга и назначить следующее деловое свидание. Когда, разъяренная, я вернулась на кухню, Отче невозмутимо заметил, жуя бутерброд.

— Этот мне нравится больше, рекомендую. Тот тоже ничего, но больно уж зауряден, а в этом есть колорит…

— У тебя тоже колорит: слегка выбрит и пьян до синевы, — в сердцах я вспомнила анекдот о том, что джентльмен должен быть выбрит до синевы и слегка пьян, а кто-то перепутал. — Это автор, понимаешь ты, автор, мне, с ним работать…

— И я о том же, — согласился Отче Валя. — Надо совмещать приятное с полезным, к тому же один роман вовсе не исключает другого, в этом есть своя прелесть.

Я запустила в Вальку парадным блюдцем, и мы едва не подрались.

— Ладно, целомудренная весталка, — в конце концов успокоил меня Отче. — Живи с кем хочешь, хоть со всеми сразу, дело хозяйское, а я остаюсь у тебя ночевать. Завтра с утречка приедет твой основной друг, и мы совершим загородную прогулку в его авто. Кстати, мелкие фотографии, 6 на 4 у тебя имеются?

— За-зачем тебе? — заикаясь, пробормотала я, совершенно ошарашенная и залитая потоком информации.

— Надо, — лаконично ответил Отче. — Иди и ищи, а потом ставь чайник. Заварить свежий чаек тоже не возбраняется. Литератора, небось, кормила и поила, а я важнее, я — кредитор.