Год беспощадного солнца

– Вот еще, Дима… – тихо и будто нерешительно начал Клюкин. – Ты радио слушал сегодня? Или, может, телевизор включал?

– С какой стати? Я вообще не слушаю радио и зомбоящик не смотрю уже десять лет.

– Значит, ты ничего не знаешь…

– Что еще я должен знать?

– Понимаешь, Карташихин Иван Антонович… Зачехлился. Погиб сегодня утром.

Мышкин молчал, отметив машинально, что новость, которая еще вчера оказалась бы ударом, оставила его холодным и равнодушным.

– Дима! Полиграфыч! Ты слышал, что я тебе сказал?

– Как это случилось?

– Грузовик его задавил. На выезде из города, за Пулковской обсерваторией. Как он там оказался?

– Водителя задержали?

– Нет. Скрылся. У Антоныча полчерепа – как фрезой.

Мышкин вздохнул.

– Всё у тебя? – с невыносимым равнодушием спросил он.

– Нет, Дима, не всё, – растерянно сказал Клюкин, удивленный бесчувствием Мышкина. – Вечером я звонил Глотову в городское бюро. Он вскрывал Карташихина. Говорит, Антоныч попал под машину уже мертвым.

– Мертвым, – холодно отметил Мышкин.

– И это еще не все! Из морга судмедэкспертизы исчезли трупы его дочери и Сереги Ладочникова.

– Не везет. Глотову не везет, я имею в виду.

– Да, сначала труп этой девушки, Марины. Теперь два сразу пропали. И никто не ищет. Что это такое, Дима? Что происходит? Что это за жизнь?!

– Самая обычная, – равнодушно ответил Мышкин. – Зато у нас теперь есть нечто большее – права человека. Выше головы. Некуда складывать.

– И у Сереги с женой беременной, и у Антоныча тоже? – с горечью воскликнул Клюкин.

– У Сереги с женой и у Антоныча этих прав теперь больше, чем у Путина с Медведевым и с Авраамом Линкольном вместе взятыми. Извини, Толя, мне пора. Всё? Тогда я пошел.

31. Последний подвиг Клюкина

Через полчаса водопад затих, все вокруг накрыла тонкая дождевая сетка, и Мышкин неторопливо двинулся в город. Проехал благополучно три поста ДПС, миновал двух гаишников, в одиночку собирающих взятки в центре города. Оставил машину на узкой Весельной улице и, так же не спеша, даже с ленцой зашагал к клинике.

Улицы были безлюдны, а в клинике стояла мертвая тишина. И Мышкину показалось, что во всей Вселенной остался только он и тот

из небесного ведомства, кто отвечает за дожди на Земле.

Он остановился перед дверью. Из замочной скважины торчал ключ на связке. Связка клюкинская. Не запер дверь? Или сам еще здесь? На часах – половина десятого.

Мышкин положил в карман связку и толкнул тяжелую дверь.

В отделении горели все лампы, даже бестеневые над секционными столами. И свет, поганец, не выключил. Устроил иллюминацию. По какому поводу? Можно и без повода, если налакаться неразбавленного до поросячьего визга. Но у Клюкина нет ключей от фляги. Или уже появились?

Мышкин спустился в морг. Так и есть. Тут он. Не запылился.

Клюкин спал на своем рабочем месте – на стальном секционном столе. Глаза закрыты, лицо спокойное, безмятежное, как у ребенка.

Но уже от порога, Мышкин понял, что Клюкин не спит. Вблизи увидел, что из угла рта у него стекла тонкая струйка крови и засохла в бороде.

Мышкин расстегнул верхние пуговицы его рубашки с короткими рукавами и погончиками. На яремной вене он увидел, что ждал, – след шприца. Свежий, через крохотное отверстие просочилась капелька лимфы и еще не свернулась.

Понимая, что надо спешить, Дмитрий Евграфович тем не менее, неторопливо прошагал в холодильник. В шестнадцатой секции вытащил из-под покойника упаковку с компакт-диском. Принес свое вольтеровское кресло и сел рядом с Клюкиным.

– Извини, Толя, – тихо, с горечью заговорил он. – Во всем я виноват. Все из-за меня. Но, клянусь, прямой вины моей нет. Просто шальная пуля залетела в тыловую траншею…

Он помолчал. Мышкин был уверен, что Клюкин слышит его, хотя и не так, как слышал бы живым. Головной мозг умирает не сразу весь, многие функции, хоть и слабые, могут сохраняться несколько дней.

– Толя, – снова обратился он к мертвецу. – Прошу тебя, во-первых, простить меня. И, во-вторых, выручить. В последний раз – следующего не будет, даже если захочется. Потом ты уже ничего не сможешь. Обратного хода у тебя нет. А у меня он еще есть. И тоже последний. Ты можешь спасти хотя бы меня, раз уж сам не спасся…

– Помнишь, Толя, ты говорил, что никогда не ходил к стоматологу? Я тоже никогда не ходил. И никто нигде не найдет рентгеноскопии нашего стоматологического статуса. Вот что связывает нас с тобой сейчас и свяжет еще крепче. И навсегда.

Ему показалось, будто в воздухе что-то шевельнулось. Но, быть может, и не шевельнулось. Однако что-то произошло определенно.

– Спасибо, Толя: я понял тебя. Почему-то я знаю, что мы с тобой встретимся. Правда, неизвестно, когда и при каких обстоятельствах. То есть, это мне еще не известно, а ты наверняка уже все выяснил. Еще раз прости, и я начинаю…

Однако он продолжал сидеть: что-то мешало. Внезапно вскочил в ужасе.

– Стоп! Отбой! Ведь ты, может быть, еще живой! Живой! Что ж это я… так поздно сообразил. Но все же сообразил! Слава Богу, вовремя. Или это ты мне подал сигнал?