Год магического мышления

В то утро я не могла припомнить, кто написал эти строки. Я думала, это Э. Э. Каммингс, но не была уверена. Книги Каммингса у меня под рукой не было, но на полочке поэзии в спальне отыскалась поэтическая антология, старая хрестоматия Джона, изданная в 1949 году, когда он учился в “Портсмут прайори”, бенедиктинском интернате под Ньюпортом, куда его отправили после смерти отца.

(Смерть его отца: внезапная, от сердца, в пятьдесят с небольшим лет. Мне следовало внять этому предостережению.)

Каждый раз, когда мы оказывались поблизости от Ньюпорта, Джон возил меня в Портсмут послушать григорианское пение на мессе. Оно его трогало. На титульном листе антологии было надписано имя “Данн”, мелким аккуратным почерком, и тем же почерком, синими чернилами – синими чернилами перьевой ручки – добавлены вопросы для читающего книгу ученика: 1) каков смысл стихотворения и какое переживание оно передает? 2) к какой мысли или к какому чувству подводит нас это переживание? 3) какое настроение, какую эмоцию пробуждает или создает стихотворение в целом? Я вернула книгу на полку. Пройдет несколько месяцев, прежде чем я спохвачусь и удостоверюсь, что эти строки действительно принадлежат Э. Э. Каммингсу. Также понадобится несколько месяцев, чтобы я осознала: гнев, вызванный этим непредставившимся человеком из Больницы Нью-Йорка, отражал еще одну версию примитивного страха – ту, которую не пробудил во мне вопрос об аутопсии.

Каково значение и какое переживание оно передает?

К какой мысли или к какому чувству подводит нас это переживание?

Как же он вернется, если у него заберут органы, как же он вернется, если у него не будет обуви?

4

На самых поверхностных уровнях я сохраняла рациональность. Стороннему наблюдателю показалось бы, что я вполне понимаю необратимость факта смерти. Я согласовала вскрытие. Назначила кремацию. Я договорилась, чтобы прах собрали и перенесли в собор Иоанна Богослова и там, когда Кинтана придет в себя и оправится настолько, что сможет при этом присутствовать, его поместят в часовне чуть в стороне от главного алтаря, там же, где брат и я поместили прах нашей матери. Я договорилась и о том, чтобы мраморную доску с ее именем сняли и сделали новую надпись, добавив имя Джона. И наконец, 23 марта, почти через три месяца после его смерти, я пронаблюдала за тем, как его прах поместили в стене, вернули на место мраморную доску и отслужили заупокойную службу. С григорианским песнопением – ради Джона. Кинтана просила исполнять псалмы на латыни. Джон попросил бы о том же.

Зов одинокой трубы взмывал ввысь.

Присутствовали католический священник и священник епископальной церкви.

Кэлвин Триллин[18] произнес речь, Дэвид Халберстам[19] произнес речь. Ближайшая подруга Кинтаны Сьюзен Трейлор[20] произнесла речь. Сузанна Мур

[21] прочла отрывок из “Ист Коукер”, то место – “Ибо слова подчиняются лишь тогда, Когда выражаешь ненужное, или приходят на помощь, Когда не нужно”[22]. Ник прочел элегию Катулла на смерть брата. Кинтана – все еще слабая, но голос ее не дрогнул, – стоя в черном платье в том же соборе, где за восемь месяцев до того венчалась, прочла стихи, посвященные отцу.

Я сделала все это. Признала, что он мертв. Признала самым публичным способом, какой только могла изобрести.

Но мои мысли и в тот момент оставались подозрительно пластичными. За ужином в конце весны или в начале лета я познакомилась с выдающимся богословом, университетским ученым. Кто-то за столом заговорил о вере. Богослов ответил, что ритуал сам по себе является формой веры. Я отреагировала – молча, категорически отрицательно, с яростью, которая удивила даже меня саму. Потом я осознала, какова была моя первая мысль: но я же соблюла ритуал. Я соблюла все. Отпевание в соборе Иоанна Богослова, псалмы на латыни, католический священник, епископальный священник.

Все исполнили – “Ибо пред очами Твоими тысяча лет как день вчерашний”[23]

 и “In paradisum deducant te angeli”[24].

Но это его не вернуло.

“Вернуть его” – вот что было в течение многих месяцев моей скрытой идеей фикс. Магический трюк. К концу лета я стала отчетливо это различать. Но и “различая отчетливо”, так и не смогла расстаться с одеждой, которая еще понадобилась бы ему.