Год веселых речек

— А история и не делается одним человеком.

В ответ Каратаев лишь замотал головой. Мысль, высказанная девушкой, была слишком проста, ничего особенного, но он чувствовал ее правду.

Санджар остался позади. Кончились давно уже редевшие рощицы шелковичных деревьев. Кое-где земля еще пестрела, вспыхивала кострами ремерий, похожих на маки. По низинкам над изумрудной осокой гордо возвышались эремурусы. И чаще замелькали палевые лысины такыров.

— А тюльпаны-то! Можно на минуточку? — попросила Ольга. Шофер притормозил, она вышла из машины, вдохнула полной грудью чистый сухой воздух. — Ой как жалко губить тюльпаны! И все-таки надо нарвать ребятам. У них там одни ящерицы да черепахи…

И мужчины выбрались на траву, закурили. Время от времени оба поглядывали на Ольгу. Она нарвала огромный букет тюльпанов, метелок, голубых «лисьих хвостов» и еще каких-то неведомых ей трав и цветов. Поехали дальше. Впереди над плоской равниной стали вырастать и горбиться барханы. Попадались еще кустики полыни, верблюжьей колючки. Но вскоре машина тяжело заколесила в песках, подернутых зыбью, как озеро при свежем ветре.

Три месяца назад, когда Ольга впервые увидела нагромождение голых холмов, ее охватила жуть, как будто она попала в то первозданное бытие, о котором можно прочесть в библии. Потом, присмотревшись, нашла даже особую прелесть в суровом обличье этой земли.

— Ящерицы да черепахи… Признайтесь: скучаете по своим местам, когда этак вот в глазах рябит? — с запозданием вспомнил Каратаев слова девушки и показал на песок.

— Еще как скучаю! — Ольга точно ожидала его вопроса. — Знаете, я и в Москве думаю о нашем сибирском лесе, где мы жили, когда я была маленькой; а здесь и подавно. Иной раз плакать хочется.

— Понятно, — согласился Каратаев и, должно быть, не совсем кстати ввернул: — Леса — краса; зато, как это у вас у русских: «без леса жить ясней»?

— Так в шутку только скажут, — возразила Ольга. — Я вот привыкаю, многое мне нравится, по-честному, но погляжу — ни гривки, ни долинки, ни-че-го! Не на чем глазу задержаться.

— Не согласен. Имейте в виду: ровная, четкая линия горизонта умиротворяет, располагает к покою, глубокому созерцанию. — Вероятно от нечего делать, Каратаева тянуло к легкому философствованию, и сам он, пожалуй, не придавал сколько-нибудь серьезного значения собственным словам.

— Ну вас, вы софист. Со-зер-ца-ние! — передразнила Ольга. — Для созерцания нужна перспектива, богатство линий, чтоб они пересекались, — иначе где же у вас движение, гармония, совершенство?

— Я софист, согласен, — великолепно держался Каратаев. — Согласен — движение. Но возьмите хотя бы простое, обыкновенное дерево, милое вашему сердцу. Ведь дереву вовсе не требуется движения; и не двигаясь с места, оно достигает совершенства.

— Ой, вы трижды софист, неисправимый софист! Да вы, может, нарочно со мной так говорите? — высказала подозрение Ольга. Она с умилением глядела на цветы, лежавшие у нее на коленях, и цветы ей казались уже чудом, яркой приметой жизни, которая осталась где-то позади.

— Я нарочно? Зачем же. Знаете, спорить с вами весело, а оглянешься вокруг — опять буруны, сплошные буруны песка. Вот пишут, мы победили природу, а как победишь ее, когда этому скопищу бродячих бурунов конца и края не видно, тянутся до самого Каспия. Крепко еще она держит человека в своих руках. А ветер подует — какой ералаш поднимается! Вы не испытывали такого?

— Нет, в настоящую бурю не попадала, но мне рассказывали. Кажется, даже страшнее нашей пурги. И все-таки понемногу ведь покоряем пустыню, правда? И она еще плохо изучена.

— Э, оставим лавры окончательной победы нашим потомкам! — засмеялся Каратаев. — А то мы о них так заботимся — все хотим припасти: пожалуйте на готовенькое. Вот я убежден: дать бы нам побольше воды на те земли, какие у нас уже есть, и всего будет вдоволь. Почва-то у нас, знаете?..

— Да, мой грозный начальник Сергей Романович — как это он выразился? «Воткни посох в землю, плесни водой — и посох зацветет». Только он, Сергей Романович, сердится: говорит, плохо мы воду используем, землю губим.

— Вы не слышали, ему будто бы предлагали солидный пост в дирекции канала, а он отказался.

— Да, знаю. И правильно сделал! — загорячилась вдруг Ольга. — Такие, как Скобелев, должны возглавлять экспедиции, заниматься творческой работой, а не сидеть в дирекциях. Ему уже шестьдесят пять лет…

— Скобелев… Случайно, не потомок генерала? — спросил Каратаев, раздумывая о чем-то своем.

— Все так спрашивают, — откликнулась Ольга. — за глаза «генералом» дразнят; а он даже и не из дворян, из самых что ни на есть пролетариев. При мне беседует недавно с ашхабадским корреспондентом, и тот — насчет родства. Сергей Романович сперва с раздражением ответил, а потом по-хорошему объяснил, как тяготит его это мнимое родство, тем более что фамилия Скобелев слишком связана с Туркменией. Из-за этого Сергей Романович, молодым еще, собирался отсюда сбежать на север, да так, говорит, и не успел — прижился.

— Простите… раз уж взялись косточки перемывать… а его семейное положение?