Год веселых речек

Карайбол — область ее детства: железнодорожная станция с поселком и речкой в тайге.

Зимой в те годы Лугины жили в Томске, Иван Никитич читал в университете, а Ольга училась в школе. Было ей тринадцать лет, когда впервые приехали на лето в Карайбол, и поселились в сосновом лесу, с густым духом смолы, с клубникой вокруг трухлявых пней и множеством маслят, выглядывавших из-под светло-коричневой хвои. Славно в Карайболе, и друзья есть — дети дорожного мастера, Сеня и Тоня. Ловили рыбу, купались, ходили за ягодами и к пещерам, где будто бы обитали разбойники.

Тоня была бесцветной девочкой, а ее брат, босой, в заштопанных штанах и вылинявшей рубашке, сразу же пленил городскую девчонку удалью, ловкостью и изобретательностью, Сеня придумывал забавные игры, рискованные путешествия по глухим местам, рассказывал у костра на речке страшные истории про беглых каторжников и то с увлечением строил у себя в сарае модели сверхмощных паровозов, то забирался на сеновал и читал Марка Твена. Он почти всегда был в движении, только приходя к Лугиным на дачу, вдруг деревенел, опускал голову и улыбался, когда заговаривали с ним. Профессорство Ивана Никитича казалось ему явлением исключительным, он смотрел на хозяина дачи как на бога, сошедшего с неба, и конфузился своей собственной ничтожности.

В их доме он с Ольгой держался скованно, как будто видел на ней отсвет необычайной личности ее отца. Сеня сумел пленить не только Ольгу, но и ее мать, и особенно Ивана Никитича, который сразу же заметил в мастеровом сынишке исконную русскую пытливость и ждал от него чего-то значительного.

— Этот дичок еще покажет себя!.. — говорил Иван Никитич. Он дарил мальчишке книги и беседовал с ним на серьезные темы. Сеня «приручился», стал в доме Лугиных своим.

Уже на другой год в Карайболе на ивах у речки появились сердца, пронзенные стрелами, вензеля «О» и «С» — первые знаки первой любви. Любовь с каждым летом разрасталась. На лоне таежной карайбольской природы Ольга пережила тогда такое обилие романтических чувств во всей их первоначальной свежести, что долгие годы потом вспоминала о Карайболе как о чем-то неповторимо прекрасном.

Ольге исполнилось семнадцать, когда Иван Никитич перевелся в Московский университет, и ей пришлось расстаться с Карайболом и с «нареченным» своим, к тому времени уже студентом транспортного института. Она уезжала с растерзанным сердцем, но все-таки с уверенностью, что Сеня — это судьба. Через четыре года, считалось тогда у них, соединятся они на веки вечные.

Они встретились, когда «нареченный» окончил институт, стал служить на Среднеазиатской дороге и приехал в Москву в командировку. Он возмужал, держался по-прежнему скромно, но уверенно и сохранил прежние чувства к Ольге. Ольга и ее мать, Анна Васильевна, были от него в полном восторге, Иван Никитич также встретил «старого карайбольского дружка» чрезвычайно радушно, за чаем расспрашивал о работе, о планах на будущее. Арсений отвечал дельно и с какой-то особой ясностью человека все познавшего. Ольга слушала его с интересом.

Потом, как обычно, пошли воспоминания о Сибири, о преимуществах таежного климата, и тут самыми разговорчивыми оказались Ольга и Анна Васильевна. Сеня тоже оживился, а Иван Никитич, не любивший «сентиментальных оглядок», молча курил да изредка поглядывал на Сеню, как бы изучая. А когда он ушел и Ольга с матерью стали взахлеб хвалить его высокий рост, ум и скромность, Иван Никитич искоса посмотрел сперва на жену, потом на дочь и замотал головой.

— Не то, не то… Ну разве думал я, что мастеров сынишка станет таким!

— Каким «таким»? — возмутилась Анна Васильевна. — Уж ты, известно, всегда высмотришь чего и нет.

Ольга горячо защищала Арсения от нелепой, как ей казалось, придирчивости отца. Иван Никитич слушал, помалкивал, только усмехался.

Завьялов пробыл в Москве всего неделю, встречались они с Ольгой вечерами. И московские вечера были почти такими же волнующими, как когда-то в Карайболе.

Она вспомнила все это теперь, глядя на звезды. И ей захотелось излить душу суровому отцу своему. Ольга пересела к столу, взяла лист бумаги, вечное перо и стала быстро писать:

«…Только что возвратилась из гостиницы, от Арсения Ильича Завьялова. Назвать его попросту Сеней невозможно — язык не поворачивается. „Мастеров сынишка“ такой стал важный — впору настоящему барину, если бы он, Сенька, не был путейским чиновником. Он приехал сюда вгонять в жар и трепет местных железнодорожников и завтра уезжает. Остановился в роскошном номере с великолепными текинскими коврами, специально оборудованном здешними подхалимами только для высокого начальства.