Годы странствий Васильева Анатолия

В том памятном июле в Авиньоне — все дни, отданные спектаклю, оказались насквозь вымоченными дождями и грозами. Вообще-то погода для Прованса невозможная (ветер вдруг может задуть, а вот чтобы ливень накатил — такого сроду не было!). Но и за неделю до Авиньона, на фестивале в Дельфах «Илиада» шла после страшной грозы в мокрой орхестре на фоне грозного неба. Ревнивы, однако же, олимпийские боги!.. В этакие-то погоды хореограф Надь прервал свой танцевальный спектакль в Папском дворце, все режиссеры, кому достались открытые площадки, тоже отменяли и переносили… К премьере «Илиады», часа за два, в Бульбонский карьер приехал директор фестиваля, Венсан Бодрийе (Vincent Baudriller); дождь так же безнадежно шел, но синоптики обещали, что туча вот-вот сдвинется куда-то дальше к югу. Сцена мокрая, аппаратура затянута полупрозрачным пластиком: прожекторы, мостики, экраны глядятся изнутри как привидения, небо в тучах, смеркается… Васильев просит отменить: здесь же воинские единоборства, реальное оружие, — это скользко, слишком опасно. Венсан грустно смотрит на команду и молчит: публика приехала заранее, задолго до десяти вечера, зрителям тоже негде укрыться, они терпеливо ждут — уже часа два с половиной, под дождем, во дворе, ничем не прикрытые, в тридцати километрах от города… К одиннадцати дождь действительно стихает, начинаем «пушками» сушить сцену и сиденья для зрителей. Ближе к полуночи Венсан вместе с Васильевым и Кристианом, техническим директором фестиваля, выходят к зрителям, Васильев говорит: «У нас тут с собой привезен шаман (это был Ногон Шумаров, тот, что исполняет Гомерово наставление Нестора сыну Антилоху в технике алтайского горлового пения), так Ногон все спрашивает: а дождичка не надо?! Вот к нему все претензии!..» Зрители смеются, дрожат, ждут, наконец-таки свет — на сцену!.. Премьера заканчивается ближе к четырем утра; кто-то ушел, не выдержав, но большинство осталось: овация стоя, и зрители, и актеры едва держатся на ногах, качаются как колосья по обе стороны сцены, но аплодируют, аплодируют… Потом прекрасная статья в «Либерасьон», где в конце говорится: но если бы в этот момент, под утро, Васильев сказал — это ведь была песнь предпоследняя, 23-я, а я могу вам теперь сыграть и последнюю, — нашлась бы уйма безумцев, готовых остаться и продолжать смотреть.

P. S. Тут я прервалась — слишком много было разных неприятных событий в московском театре… Три месяца спустя, после Авиньона, теперь уже в Лионе, дописываю…

«Моцарт и Сальери» шел до «Илиады» в Бульбонском карьере (и на фестивале в Амстердаме, за два месяца до того). Сальери — вместо Владимира Лаврова, погибшего от руки заезжего парня из лужковской «лимиты» в Троицке, — играл Григорий Гладий, блестящий актер одного из первых лабораторных призывов «Школы драматического искусства». Когда-то давно, еще в прежней своей жизни, я видела Гладия в нескольких открытых репетициях на Поварской. Вижу и сейчас — живо, как картинку, что продолжает стоять перед глазами, — как он в Достоевском (в роли князя Мышкина) непристойно и страстно танцевал с большой, в рост человека, тряпичной куклой. Знаю, что потом, на празднике Премии Европы в Таормине он вместе с Ириной Томилиной демонстрировал читку диалога Парфёна Рогожина с князем Мышкиным (Григорий показывал Парфёна)… Теперь он стал солиднее, старше, как-то массивнее, он устойчивее и решительнее чувствует себя с публикой, но я-то помню того, прежнего, истинно «лабораторного» актера (все-таки пятнадцать лет жизни в благополучной, не очень театральной Канаде сказываются — даже если ты и там — актер на первых ролях). Белый Сальери, черный Моцарт (Игорь Яцко). История, которая завершается латинским «Реквиемом» Владимира Мартынова. Смешанные приемы, коллаж: чего здесь больше — музыки? поэзии? масонской символики? Декоративные повороты и чудная музыка, все вывернуто наружу и выверено до последней детали — и башмачки ангелов, и магические орудия и сосуды на столе алхимика, и просчитанные действия волхва-отравителя. Но сказать-то хотелось не столько о зрелищной, декоративной стороне, которая была, как всегда, великолепна. «Моцарт» — прекрасный повод коснуться неких фундаментальных, базовых понятиях васильевской теории, — в той мере, в какой те связаны с главной темой фестиваля — актер действия.