Гогенцоллерны. Характеристика личностей и обзор политической деятельности

Когда в Пруссии началось революционное движение, король довольно быстро пошел на уступки. Движение с самого начала имело широкий размах; волновалось и бюргерство, и городской пролетариат, несколько позднее и крестьянство. Курс на государственные бумаги стал резко падать; народ огромными массами толпился на улицах Берлина; возбуждение росло с каждым днем и принимало угрожающий для монархии характер. Поэтому даже и затуманенный романтическими фантазиями разум Фридриха Вильгельма IV не мог не понять, что теперь требуются гораздо большие уступки, чем те, которые им были сделаны в феврале 1847 г. Конечно, и здесь дело не обошлось без очень больших колебаний. При первых серьезных признаках народного движения король попытался опереться на армию; он дал военные распоряжения, поставил в разных местах города войска и пушки. Свое доверие к армии он выразил такой фразой: надо показать миру, «что в Пруссии король, войско и народ все те же из рода в род». Скоро, однако, войско пришлось обратить против народа: уже 13 марта солдаты штыками разогнали собравшийся у Бранденбургских ворот и у дворца народ. В следующие дни столкновения между войсками и народом увеличились. Появились убитые и раненые. Под влиянием этих событий и все возраставших народных волнений вера Фридриха Вильгельма IV в романтическое единение короля, войска и народа стала разрушаться. Когда же из Вены пришли известия о падении Меттерниха, он прямо заявил: «Надо спешить в Берлин (король находился тогда в Потсдаме), чтобы они мне и там также не натворили беды». Но «беда» надвигалась все очевиднее. 18 марта король принимал делегации от рейнских провинций и от городской думы Берлина, передавших ему ряд конституционных требований; под влиянием этих требований он решился, наконец, на уступки. Уже в час дня появились королевские патенты с обещаниями созвать Соединенный ландтаг и отменить цензуру; кроме того, король обещал содействовать реформе Германского союза и установлению конституционного устройства во всех немецких землях. Известны события, которые последовали за этим: в ликовавшую по случаю королевских обещаний толпу у дворца из отряда гренадер были произведены два выстрела. Возмущенная толпа бросилась строить баррикады, и всю ночь с 18 на 19 марта на улицах Берлина кипел отчаянный бой. Король сначала думал вести борьбу до конца, но к утру, когда баррикадная борьба принесла некоторые успехи народу, он решил уступить. С одной стороны, на его романтическую душу произвели потрясающее впечатление долетающие до него отголоски кровавой борьбы с народом[8]

; с другой — он имел перед глазами недавний пример крушения трона Луи Филиппа и боялся для себя подобной участи. Как бы то ни было, король уступил по всей линии, дал приказ вывести из Берлина войска еще до прекращения баррикадной борьбы, согласился на вооружение граждан, которым было выдано казенное оружие, обнародовал всеобщую амнистию, назначил либеральное министерство (Кампгаузена). В эти дни король не скупился на обещания. Уже гораздо более определенно, чем в своем патенте от 18 марта, он обещал содействовать объединению Германии и даже стать во главе всех объединительных движений. «Клянусь перед Богом, — восклицал он в одной из своих мартовских речей к народу, — я не хочу низвергать государей с их тронов, но хочу только защищать единство и свободу Германии немецкой верностью на основах истинно германского конституционного устройства». В воззвании «К немецкой нации» (от 21 марта) он называл себя «конституционным государем, вождем объединенного немецкого народа, новым королем свободной возрожденной нации». В прокламации от 22 марта он обещал представить на решение созываемого ландтага вопросы о прямых и всеобщих выборах, об ответственности министров, о свободах, об уничтожении патримониальных прав помещиков над крестьянами и т. п. Трудно сказать, был ли искренен король во всех своих мартовских речах и прокламациях. Возможно, что его неуравновешенный ум в это время увлекался романтической фантазией о короле, окруженном доверием и любовью народа, и в сентиментальном порыве великодушия он вполне искренне соглашался дать те письменные гарантии, в которых он прежде видел нарушение священного достоинства королевской власти. Но даже и в эту эпоху братания с народом король пошел по линии наименьшего сопротивления. Он высказал намерение удовлетворить желания наименее требовательного из всех классов тогдашней Пруссии буржуазии. Назначенное им либеральное министерство Кампгаузена очень нерешительно принялось за реформы. Оно оставило на местах всю старую, пропитанную духом нетерпимости и самодовольства администрацию и старых судей; в только что организованное гражданское ополчение попали, главным образом, представители мелкой и средней буржуазии. Полиция стала выселять из Берлина рабочих, пришедших из других городов Германии. В угоду буржуазии, обеспокоенной поднявшимся в Берлине чисто европейским движением, оно вернуло в Берлин войска. Никаких реформ в пользу городского пролетариата либеральным министерством не было предпринято. На всей деятельности Кампгаузена лежал вполне определенный отпечаток страха перед пролетариатом; позднее «Новая рейнская газета» дала как нельзя более верную характеристику его деятельности в словах: «Он посеял реакцию буржуазную, а пожнет реакцию аристократическую и абсолютистскую».