《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Фёдор стоял на столе, и него ниспадало женское одеяние, затмевающее любое облачение, виданное нынче при дворе. Тяжёлая ткань облекала его, стелясь вниз изысканным шитьём. Белые узоры мелким жемчугом тянулись по подолу, по груди его. Слабый ветер трепетал ленты, ниспадавшие с кокошника на чёрные волосы.

На белых жемчугах не таял снег, как не таял и на смольно-вороных прядях.

Застолие не походило на то, что привычно пыхали жаром – помимо посуды ничего и не было подано. Так и сверкали хладное серебро да злато, и не было никаких яств на них, и не было никакого питья ни в кубках, ни в кувшинах.

Холодное дыхание зимы вновь повеяло слабым порывом ветра.

Юноша стоял, чувствуя взоры безликих мужей святой братии. Бездушная толпа, вытянувшаяся вдоль причудливого застолия, ничуть не занимали Фёдора. Единственные очи глядели на него – царские. Величественный холодный взор был прикован к юноше.

Как и подобает великому царю, Иоанн восседал во главе стола. Владыка взвёл руку свою, и Фёдор ощутил незримую власть над собою.

Юноша ступал, ловко минуя стол, заставленный драгоценной, но пустою посудою. Отчего-то каждый новый шаг давался не столь легко, как предшествующий.

Когда меж опричником и царём осталось всего пара шагов, где-то вдалеке морозный ветер взвыл волчьим воем. Ни Фёдор, ни Иоанн не обратили на то никакого внимания. Взоры их были пленены друг другом.

Фёдор стал подле государя, что владыка мог коснуться расшитого платия, но он не делал того. Царь медленно опускал руку на стол, и Басманов внимал тому повелению, и преклонил колени пред повелителем.

Когда взгляды их сравнялись, Иоанн обхватил лицо юноши. Царь насладился коротким прикосновением к мягкой, белоснежной коже, после чего крепкою хваткой схватил юношу за горло, откинув прочь всякий трепет.

Фёдор оторопел от удушья. Затаив дыхание, юноша в следующее мгновение был повален на спину. С того удару стол пошатнулся, да раздался звон – единственный звук, спорящий с далёкими ненастными ветрами.

Владыка не ослабевал хватки, несмотря на то, что Фёдор вовсе не противился его воле. Царь дышал сквозь стиснутые зубы, и с каждым мгновением его очи полнились новою силой, новым пламенем.

Резкий вздох наполнил грудь юноши, распаляясь сокровенным пламенем. Спросонья очи глядели пред собой лишь пятна. Вокруг царило тепло, мягкое и спокойное. Потрескивали поленья.

Когда Фёдор протёр глаза пелена ниспала, но щёки пылали, как если бы и впрямь с морозу. Вокруг стоял густой и привычный полумрак царской опочивальни. В лукавых тенях вся мебель стояла на своих местах, и стопки книг и писем вновь громоздились на столе безобразными чудовищами.

Сам же владыка сидел посреди того, обернувшись в полоборота к ложе, на коей до недавней поры дремал Фёдор. Белая рубаха с распахнутым воротом ниспадала складками на теле владыки. Свечи робко и трепетно одаривали всю царскую фигуру янтарным светом.

Одеяние Иоанна не выдавало в нём великого царя – эта роль была точно отставлена во мрак, где раскинулась царская шуба, исшитая золотом, да изукрашенная каменьями. Облачение, будто стыдясь собственного великолепия, безмолвно таилось от всякого света.

Иоанн оттирал пальцы от чернил платком. На белой ткани проступали серые пятна.

Пристальный взор карих глаз уж давно был уставлен на опричника, ещё с того времени, как сновидения смутили Фёдора, участив, обеспокоив дыхание его.

Ныне же, пробудившись, Басманов потирал глаза, да глядел пред собой. С каждым мгновением он всё боле и боле был властен над телом.

Юноша провёл рукой по затылку, глядя на Иоанна. Короткая сонная усмешка невольно озарила младые уста.

- Ты вообще спишь? – тихо спросил Фёдор, вновь застав царя за трудами.

Владыка же усмехнулся в ответ, да пожал плечами. Во взоре Иоанна пронеслось тяжёлое сожаление, мимолётное преткновение с собственным бременем.

- Кабы мне было бы ведомо! – с тихой горечью в голосе произнёс Иоанн, всплеснувши руками.

Басманов нахмурился, не в силах вразуметь спросонья речи царской, и вместе с тем зевнул.

- Что видел ты во сне? – спросил Иоанн, едва поведя головой в сторону.

Пытливый взор испрашивал об том юношу, ибо та пылкость, что пробудила Фёдора от крепкого сна и впрямь ныне занимала ум царский.

Юноша опешил, чувствуя, как свежий сон коварной скользкой змеёю вот-вот сокроется средь перин, падёт ниц да увязнет навеки в ночном мраке, и боле не воротиться.

Неволею Басманов поднял взор на потолок, как вдруг на него точно сошло прозрение, и его видение стало пред ним, точь-в-точь сойдя из мира грёз.

Лукавая улыбка озарила его уста, а глаза опустились вниз, к белоснежным простыням, коими была застлана царская постеля.

От Иоанна не ускользнула эта перемена, эта срамная память, беспощадно и упоительно впившаяся в память Басманова. Царь слышал трепетание и собственного сердца, предвкушая причаститься этой тайны.

Фёдор ступил на холодный пол, потирая затылок, и вместе с тем откинувши голову чуть назад.

Юноша опёрся рукой о стол и подался вперёд, к самому уху Иоанна. Будто бы не сразу решившись, Фёдор принялся за свой рассказ, подобный извращённой исповеди.