《Гойда》 (оригинал с Фикбука, слэш)

Генрих молча улыбнулся, да сколь можно скоро затворил дверь в царские покои. Любопытство не было главным пороком Штадена, а будь иначе – и сей бы час оно и сгубило бы немца.

Фёдор хмуро глядел на конверт, возвращаясь в постель, где уж сидел Иоанн, опершись руками назад. Стоило юноше сесть подле владыки, царь резко схватил опричника за затылок, да с такою силой, что Басманов шикнул, плотно стиснув зубы.

- Отчего же немец знал, где искать тебя, Федюш? – спросил Иоанн, заглядывая в лицо опричника.

- У него поди же, да спроси, царе! – молвил юноша, и тотчас же отхватил небрежный подзатыльник.

- Брехливая ты шавка, Басманов. – произнёс царь, поднимаясь со своего ложа.

- Чего же мне страшиться? – вопрошал Фёдор. – Что, мол, царю доложит?

Иоанн усмехнулся, коротко мотнув головою.

- Испытываешь милость мою, почём зря испытываешь! – вздохнул владыка, журя опричника.

Едва ли в голосе его была хоть тень гнева али истинной злобы. Время уж и вправду близилось к полудню – стоило лишь поглядеть в окно. Иоанн не спеша облачался в чёрное одеяние, поглядывая на стол. Многие начатые труды безмолвно взирали, точно выжидая часа, когда владыка вновь приступиться к ним.

Потерев затылок, Фёдор вскрыл конверт да протёр глаза. Юноша приступил к чтению, точно к долгу, к коему не было никакой охоты, однако, вскоре настрой его переменился. Он едва заметно свёл брови – чтение всё больше будоражило его. Ясность ума быстро воротилась, как Фёдор вразумел, об чём же речь шла в письме.

Иоанн обернулся через плечо и встретился взором с Фёдором. Ясные голубые глаза юноши широко распахнулись в живом и пылком удивлении, восторге, радости.

Царь коротко кивнул, уж не ведая, какая радостная весть настигла нынче.

…

- Угощай, да не сим пойлом. Доставай водку с погребов, да поживее! – повелел Генрих, перекрикивая пьяный гомон.

Алёна кивнула, насилу различив наказ немца. Девушка послала в погреб крестьян, а сама обходила гостей.

Меж тем же Фёдор стоял на столе да играл на флейте, а Шура, черномазый цыган на побегушках, подыгрывал ему на балалайке. Музыка резво лилась да задористо.

Фёдор то и дело менял лад, да отбивал ногою новый. Шура едва поспевал за Басмановым, а тот знай себе, складывал песнь едва ль не на ходу.

Меж тем Алёна наклонилась, наливая мужику. Гость сидел в отдалении, и всё поглядывал на разгорячённую толпу, на зачинщика пляса, и всяко его занимало резвое веселие, да сам гость хмур был, нелюдим. Когда девушка хотела было подлить мёда в чащу его, мужик жестом просил не делать того.

- Барин угощает. – молвила Алёна, и вновь попыталась угостить гостя, да тот был непреклонен.

- Право, доченька, мне сполна уж! – настоял на своём мужик.

- Как пожелаешь, сударь! – ответила Алёна коротким кивком.

Кузьма ответил слабой улыбкой, не желая привлечь большего внимания. Одет мужик был не лучше и не хуже обычного крестьянина али ремесленника. Лица его никто не приметил – много люду нынче собралось, под самый-то вечер.

Не было никакой охоты охмелеть ныне, в отличии от праздных гуляк, которые пропивали свои гроши у немца. Сей кабак славился добротной выпивкой. Опричники же не пугали пьяниц – али зарубят разбойники – так и на улице, и в доме родном, в постели равно всё зарубят! Что же ныне, и по кабакам не ходить?

Притом, зачастую слуги государевы ежели и захаживали в кабак, так уж опосля дела, и нраву были большею частью незлого. Право, случалась и резня, и молва об том ходила, да право, во всей Москве нынче нельзя было уж сыскать ни водки, ни мёду, а по сему, неча было и делать.

Сей же вечер был истинным раздолием, и народ быстро прибывал и прибывал. Не ведали пьяницы, в честь какой радости ныне барин расщедрился на водку, да всяко испить можно было за здравие царя, за слуг его, за хозяина и хозяйку.

Фёдора было и угостить пытались, принявши его за певца-бродяжку. Генрих заверил сердобольных гостей, что этот-то бродяжка ни в чём не нуждается, и кормится с руки особо щедрой.

Басманов был истинно вне себя от радости. Он разыграл уж все песни, коие знал наизусть, да по нескольку раз, и вместе с пьяною толпой славили они царя-батюшку, славили землю родную, целовались, плясали, и вновь выпивали за здравие царя, и вновь, и вновь.

Двери и окна пришлось отворить настежь, чтобы пустить хоть сколько свежего воздуху – не было никакой мощи терпеть духоту.

Под самую ночь кабак не вмешал под своими сводами всех гулящих – многие из них пили на улице. Разгорячённые выпивкой, не чуяли они морозу.

Лишь к полуночи, когда серебряный диск засиял в далёком и холодном зимнем небе, гульба принялась стихать.

Фёдор чувствовал, как приятная усталость накрывает его тяжёлым одеялом. Он уже валился с ног, когда они поднялись наверх по скрипучей лестнице.

Для Фёдора были приготовлены покои. Басманов рухнул на кровать не раздеваясь. Широкая улыбка не сходила с его лица, пущай уже и начинало сводить. Он не мог унять той светлой, неистовой радости, которая до сих пор с невероятной силой билась в его сердце.

Генрих потрепал Фёдора за плечо, прежде чем уж распрощаться.