Голод Рехи

Рехи раньше и не замечал, как быстро они двигаются, просто несутся черным крылом несчастий. Или они недавно пришли в такое движение? Огромные и черные тучи исходили пеплом и копотью. Казалось, так же исходила и душа Рехи ядом небрежения к сектантам и болью разлуки с Лартом. Слабая надежда воспользоваться властью обернулась осознанием, что он снова в плену.

Рехи поднялся и, шатаясь, сделал несколько неуверенных шагов, но, как только он дотронулся до колонны ладонью, то вновь задохнулся от тошноты. Острая боль прошила все тело. Он упал на колени и неловко завалился набок.

После использования линий Рехи сделался более восприимчивым. Казалось, что у него на всем теле не осталось и клочка кожи, содрали ее, оставили тлеть на воздухе оголенную плоть. И тело принимало послания всего мира, слышало, терзалось ими. Они впивались в каждую мышцу, пробивали кости, напитывали разум. Рехи вновь видел линии, вновь они окружали его темным лесом, который тянулся, пройдя сквозь купол, к Разрушенной Цитадели – это уж точно. Она горела где-то на северо-западе красным заревом, что не покидало ни в бреду, ни наяву, виднелось даже сквозь толстые стены. А черные линии уплотнялись и уплотнялись. За ними не оставалось воздуха, терялись очертания предметов. А сквозь притащенное золото проступал тлен.

«Глупцы, они не знают. Они же ничего не знают. Конечно, ложные у вас были Стражи, если им нужна была такая мерзость, – думал Рехи, лежа на холодных камнях и глядя на небо сквозь дыры в куполе. – А раньше оно иначе работало: эти веревки были прозрачные и чистые. Глупцы… Отпустите меня, я должен дойти до Цитадели, так завещал Ларт. Нет. Сначала я должен найти его, найти Лойэ… И… Надо думать. Думать надо, ящер недобитый, думать, как здесь возвыситься, чтобы выбраться».

Голод славы

Напевный голос пришел на границе сна и яви:

«Смерть поет им песню вьюг,

Все немолчных-то подруг,А буран в степях глухихЦелит лишь поземкой в них.Ох, хоронит, ох, зовет!Но простой они народ.Всех терять и не найтиЦель да гибель в их пути…

Так вдвоем бегут-спешатДикий воин и солдат,Двое в скорби средь глупцовВ мире злых слепых отцов.Скалит враг во тьме клыки:Монстры мрака так близки.Пепел ляжет, а не снег.

И иссякнет к смерти бег,Без падений и борьбы –К ней ведут одни гробы.Вечной скорби лишь юдоль.Пустошь, ты их не неволь!Пусть сбивают ноги в кровь.Вьюга, спой им песню вновь!»

Лиловый жрец, или то, что от него осталось, – его голос, опять придумывал стихи. Теперь приплел какую-то вьюгу, наверное, пепельную. Но среди иносказаний Рехи четко узнал два образа: себя и Ларта.

Ларта, от расставания с которым больно щемило сердце. Он все не приходил, не появлялся, не спасал, не передавал весточку. Рехи боялся признаться себе: а может, не было никакой дружбы. Ничего не было. Просто путь безумцев, путь обреченных. Но тут же одергивал себя: если Ларт выжил, то имел полное право не лезть в Бастион, где его ждала неминуемая гибель. Иногда ради спасения жизни друзей надо их отпускать, а не тянуть за собой.

Но если бы хоть кто-то четко сказал, куда и как мог направиться Ларт, ведь там, возле гор, скитались недобитые ящеры из разоренного гнезда, а еще караульные, которые не слышали приказов жрецов. Или еще какие-нибудь неведомые твари. Словом, сотни опасностей ждали подкошенного раной воина, оставленного к тому же без меча. А тут еще лиловый твердил что-то о смерти, и становилось совсем невыносимо.

«Ты еще стихи мне будешь читать. Ты, лиловый… Лучше бы сказал прямо, что вы с Двенадцатым натворили с нашим миром и как это все исправить, – гневно вопрошал Рехи. – И не смей упоминать Ларта! Он не твой, а мой. Мой Ларт! И где он теперь? Где, к ящерам вас всех! И где я… Кто я? Проклятье, мысли путаются. Опоили меня чем-то, опоили».

– Как чувствуете себя, Страж? – осведомился ранним утром Вкитор, согнувшись в раболепном поклоне, как и всегда. Будто нравилось подагрическому старцу мучить себя лишними движениями. Рехи уже привык и находил даже забавным эти нелепые упражнения.

– Неплохо, – кратко бросил он, свешивая ноги с каменной постели, накрытой мягкими шкурами ящеров. Рехи уже сам одевался и начинал понемногу шевелить пальцами, кожа на которых словно окаменела и не позволяла держать что-то тяжелее плошки с кровью. Больше жертв не приносили, но кормили сносно. Каждый из служителей отдавал немного своей жизненной силы.

– Это очень хорошая новость, – обрадовался Вкитор. – Я сообщу Верховному Жрецу Саату.