Голос

Преподобный Карл Корбин, должно быть, безумен, по-настоящему безумен. Интересно, думал ли он о неизбежных последствиях своего плана? Понимает ли он, какие разрушения – и не только в Европе, но и во всем мире, – принесет воплощение этого плана в жизнь? Прекратится поставка продовольствия и полезных ископаемых. Исчезнут банки и биржи. Остановится транспорт, и любые перемещения, кроме, пожалуй, ходьбы пешком или – изредка – верхом на лошади, станут невозможны. Предприятия остановятся. В течение нескольких недель большая часть населения земного шара попросту погибнет – от голода, от жажды, от насилия. А те, что останутся в живых, будут вынуждены вести жалкую жизнь, и им будет далеко даже до героев детской книжки «Маленький домик в прериях»[47], ибо они будут вынуждены строить себе землянки, а не только собирать сено в стога и превращать кукурузу в силос.

Возможно, впрочем, именно этого преподобный Карл и хочет. Возможно, и он, и его Истинные не настолько безумны, как кажется. Во всяком случае, они, конечно же, не настолько безумны, чтобы перерезать те нити, благодаря которым пляшет их марионетка – президент Майерс.

– Мы готовы, Джин, – говорит Лоренцо, держа в руках шприц. – Теперь твоя очередь, ты ведь окажешь нам честь?

Я беру у него шприц, еще раз проверяю жидкость на присутствие остаточных пузырьков воздуха – воздух нам необходим, но он ни в коем случае не должен попасть в мозговой кровоток миссис Рей – и снимаю с иглы пластмассовый колпачок.

Морган нервно облизывается, когда я ввожу иглу в катетер и, затаив дыхание, медленно нажимаю на поршень.

– Все будет хорошо, миссис Рей, – машинально повторяю я.

А в помещении вдруг отчего-то становится жарко и душно, как в сауне. Мне не хватает воздуха.

Рядом со мной Лоренцо включает секундомер, и мы напряженно ждем. Глаза всех прикованы к старой женщине в инвалидном кресле.

Мне кажется, что прошло несколько часов, а на самом деле, как мне говорят, всего десять минут, когда я вижу, что Делайла Рей подносит руку к катетеру, вставленному ей в череп, потирает пальцами какое-то местечко у левого виска под седыми волосами и поворачивается к прозрачному кубу из плексигласа, в котором сидит мой кролик по кличке Барабанщик.

– Какой очаровательный зверек, – говорит она. – Это же настоящий флоридский кролик! Когда я была девочкой, у нас был полон вольер таких.

И я вдруг чувствую, что воздух вокруг становится чище, точно в тропиках после муссонного дождя.

Глава шестьдесят вторая

У меня праздничное настроение. Мне хочется танцевать. Или пройтись колесом по всему нашему пустому коридору. А еще мне хочется шампанского, шоколада и фейерверков.

Я чувствую себя – пусть даже чуточку – кем-то вроде бога.

А еще я чувствую, что моя жизнь, вполне возможно, окончена.

Морган оставляет нас, с кем-то коротко переговорив по телефону и во время этого разговора постоянно употребляя выражения «моя команда», «мой проект» и «моя работа». Он все еще ухмыляется, проходя мимо нас к дверям, затем подзывает к себе уборщика, вынуждая парня приноравливаться к его чрезмерно быстрой походке, и приказывает ему немедленно отвезти миссис Рей обратно в ее частную лечебницу. У него, у Моргана, естественно, полно куда более важных дел.

– Итак, – говорю я, поворачиваясь к Лоренцо, – я полагаю, что это все.

– Совсем необязательно. – И он выразительно смотрит на холодильный шкаф, где по-прежнему стоят шесть пробирок, помеченных смертельной красной буквой «Х».

– Неужели это возможно? – шепчу я.

– Да, и это единственный выход. – А у меня в голове точно заезженная пластинка крутится тот вопрос, который я вчера ночью задала Патрику: «А ты мог бы убить человека?»

– Нам их отсюда никогда не вынести, – лепечу я.

Лоренцо открывает дверцу холодильника и вытягивает оттуда пробирки с тем смертоносным нейропротеином, который воссоздан по его формуле – с тем страшным ядом, который даже в самом незначительном количестве оказался способен убить дюжину мышей.

– Нам достаточно одной пробирки, Джианна.

Я смотрю на настенные часы. Обе стрелки указывают точно вверх. Когда я сегодня утром приехала, на пропускном пункте дежурил сержант Петроски. Он, помнится, все зевал, здороваясь со мной. Значит, он, скорее всего, дежурил в ночную смену и, следовательно, сейчас отсыпается дома. А ведь он – мой единственный союзник в этом здании.

Ну, хорошо. Тогда перейдем к плану Б.

Вот только никакого плана Б у меня нет.

Или все-таки есть?