Голос

Рядом с основным помещением лаборатории есть крошечная, размером со шкаф, туалетная комната – всего полтора квадратных метра, плиточный пол, унитаз и крошечная раковина, над которой висит сушилка для рук, жуткое устройство, воющее, как сдвоенный двигатель реактивного самолета, и испускающее такой горячий и сухой воздух, что кожа на руках высыхает и натягивается прямо на глазах, точно в научно-фантастическом фильме. Я наклоняюсь над холодильником, осторожно вынимаю одну из пробирок и еще более осторожно опускаю ее себе за лифчик, затем беру из ящичка на столе одну хирургическую перчатку – ту, что без порошка внутри, – надуваю ее и говорю:

– Я сейчас вернусь. – Затем, подумав, прихватываю с собой еще две перчатки и удаляюсь в сторону того маленького туалета.

Лоренцо удивленно поднимает бровь.

– Было ведь шесть пробирок, верно? – говорю я ему и слышу, как у меня за спиной закрывается холодильный шкаф, а затем из крана над раковиной в чистую пробирку льется вода.

Солдаты никогда особо тщательно нас не обыскивают, ни утром, когда мы входим в здание, ни вечером, когда мы оттуда выходим. В конце концов, они обыкновенные люди. К тому же, вполне возможно, за этот год жизни в новом, мужском, мире, где практически отсутствуют говорливые и властные представительницы женского пола, они совершенно отвыкли от необходимости беспокоиться насчет всяких женских уловок и основательно подзабыли наши особые женские секреты и наши многочисленные способы утаивать все, что угодно, не говоря уж о таких маленьких предметах цилиндрической формы. Возможно, они так долго заставляли нас молчать, что у них стерлись даже малейшие подозрения насчет нашего женского коварства.

Я пять раз проверяю пробку в пробирке, прежде чем она кажется мне достаточно надежной и безопасной, затем засовываю пробирку в латексный палец перчатки, завязываю его узлом, а ненужное отрезаю; ту же процедуру я повторяю и с двумя другими перчатками. В итоге получается некий узелок из голубого латекса, больше уже, пожалуй, не цилиндрический и не такой уж маленький. Больше всего он похож на какую-то неуклюжую затычку. «Какого черта ты беспокоишься, – говорю себе я. – У тебя же там пролезли целых четыре детских головки, причем дети были крупные и вполне доношенные». Короче, вытерпеть небольшой дискомфорт в течение ближайшего часа мне вполне по силам.

Выпрямившись и досуха обдув под струей горячего воздуха руки, я возвращаюсь к Лоренцо, который успевает бросить на меня один-единственный предостерегающий взгляд, и я вижу, что прямо ко мне движется По. Почему-то, когда я стою с ним рядом, он мне кажется еще шире в плечах и выше ростом.

– Какая-то проблема, доктор Макклеллан? – спрашивает По.

– Проблема возникнет, только если вы уменьшите мою ежедневную квоту на посещение туалета, – дерзко отвечаю я.

Ответа у По не находится. Он тщательно проверяет каждый отсек лаборатории, особо осмотрев Барабанщика в его клетке из плексигласа, затем поворачивается к нам и говорит:

– Следуйте за мной.

– Но мы еще не закончили, – говорю я. – Да, Энцо? – И я смотрю на него мрачным тяжелым взглядом, который безошибочно таит в себе совсем иной вопрос.

– Да нет, пожалуй, закончили, – говорит он.

По еще минут пять сует нос буквально в каждую дырку; я даже дыхание затаиваю, когда он открывает холодильник для хранения материалов и изучает его содержимое куда дольше, чем, по-моему, требуется на то, чтобы пересчитать пробирки. Затем он выводит нас в коридор, останавливается возле лифта и нажимает на кнопку.

– Карты, пожалуйста. – Он протягивает свою мясистую лапищу ладонью вверх.

– Вот как? – говорю я и через голову снимаю висящую у меня на шее электронную карту-пропуск. Она, естественно, застревает у меня в волосах, и По пытается мне помочь ее высвободить. Но едва его рука касается моего виска, я резко вздрагиваю. Ничего удивительного: рука у него холодна как лед.

А мне снова приходит в голову мысль о Дэле, Шэрон и их трех девочках. И почему-то, как ни странно, мне ужасно хочется знать, кто сейчас кормит животных у них на ферме.

Однажды, когда Стивен был еще совсем ребенком, он спросил у меня, есть ли у животных язык.

– Нет, – ответила я.

– А они думают?

– Нет.

Оказалось, что в школе он прочел какую-то книгу о пчелах, в которой утверждалось совсем другое. Он показал мне эту книгу как-то днем на кухне, поскольку все это было еще в те времена, когда Стивен, а не Соня, каждый день в четыре часа требовал у меня горячее какао.

– Тут говорится, что пчелы могут улетать на поиски пыльцы, а потом возвращаются в свой улей и рассказывают другим пчелам, где эту пыльцу можно найти. – И Стивен прочел мне вслух изрядный кусок. – А еще тут говорится, что танцы пчел – это вроде как их язык.

Я посмотрела, чья это книжка, а потом выяснила данные одного из авторов. Оказалось, что это некая женщина-пчеловод, обладавшая целым списком различных дипломов, ни один из которых, впрочем, ни малейшего отношения к лингвистике не имел.