Голос

В колледже еще до того, как я, включив четвертую скорость, с головой погрузилась в черную дыру науки о нервной деятельности и связанных с ней речевых процессах, я изучала психологию. Точнее, «бихевиоральные науки» – детскую психологию, аномальную психологию и т. д. И вот сейчас, уставившись в миску с тертыми помидорами и чесноком, я думаю, что с точки зрения бихевиористики блестяще выполнила задачу, поставленную передо мной… государством. Ведь я, по сути дела, сама приучила Соню держать мысли и слова при себе и лишний раз их не высказывать, поощряя ее привычку к молчанию подачками в виде шоколадных печенюшек и алтея. Пожалуй, за такое меня следовало бы и материнских прав лишить.

А я постоянно напоминаю себе, что это не моя вина. Ведь я же не голосовала за Майерса.

Хотя на самом деле я вообще не голосовала.

И снова я слышу голос Джеки, которая популярно объясняет мне, какое я молчаливо соглашающееся дерьмо.

– Ты просто обязана

голосовать, Джин! – возмущалась она, швырнув на диван пачку агитационных листовок, которые усердно распространяла в нашем кампусе, тогда как я готовилась к одному чудовищно трудному устному экзамену, прекрасно зная, что он будет именно чудовищным. – Обязана!

– Я обязана делать только две вещи: вовремя платить налоги и вовремя умереть, – довольно насмешливым тоном возразила я. В том семестре наша с Джеки дружба уже начинала сходить на нет. Я вовсю встречалась с Патриком и предпочитала наши с ним ночные дискуссии о когнитивных процессах гневным речам Джеки о самых разнообразных вещах, способных послужить причиной очередного взрыва ее протестных настроений. А Патрик был таким надежным и спокойным; и потом, он ничего не имел против того, что я с головой погружаюсь в работу, пока он один за другим сдает бесконечные экзамены в своем медицинском институте.

Естественно, Джеки сразу его возненавидела.

– Он же просто ссыкун, Джин. Просто ссыкло.

– Ничего подобного! Он очень милый, – сердито возражала я.

– Спорим, он цитирует «Анатомию Грея», когда водит тебя поужинать.

Я отложила свои конспекты в сторону.

– Ты имеешь в виду книгу или сериал?[23]

На сей раз усмехнулась Джеки. А я сказала:

– Патрик вообще не говорит о политике, Джеко. – Так я ее называла – когда-то. – А в этом гребаном городе все только и делают, что говорят о политике.

– Когда-нибудь, дорогуша, тебе все же придется переменить свое мнение. – И Джеки швырнула на мой диван, купленный в магазине подержанных вещей, какую-то книжку в бумажной обложке. – Вот, почитай-ка. Эту книжку сейчас все обсуждают. Все.

Я взяла книжку.

– Это какой-то роман. Ты же знаешь, что романов я не читаю. – Это была чистая правда; при необходимости прочитывать пять сотен журнальных страниц с научными статьями в неделю у меня просто не оставалось времени на художественную литературу.

– Хотя бы текст на задней обложке прочти.

Я прочла.

– Этого никогда бы не произошло, – сказала я. – Никогда. Женщины ни за что с этим не примирились бы.

– Сейчас легко так говорить, – возразила Джеки. Она была в своем обычном «прикиде»: низко сидящие на бедрах джинсы; коротенькая маечка, не прикрывающая живота, который Джеки и не думала ни от кого прятать, несмотря на изрядную и весьма некрасивую складку; уродливые, но страшно удобные сандалии; в правом ухе целых три кольца. Сегодня в ее коротко подстриженных, стоящих торчком волосах красовались две-три зеленые пряди. Завтра эти пряди вполне могли стать синими. Или черными. Или красноватыми, цвета черри-колы. Джеки вообще была совершенно непредсказуема.

Некрасивой ее назвать было, пожалуй, нельзя, однако ее квадратная челюсть, острый нос и маслянистые глазки парней что-то не привлекали, и у наших дверей никто не торчал, чтобы пригласить ее на свидание. Но Джеки это, похоже, было безразлично, а почему это так, я поняла далеко не сразу. Как-то раз в сентябре она затащила меня на какую-то вечеринку. Собственно, это была даже не вечеринка, а корпоратив, устроенный организацией «Запланированное материнство», и там, естественно, было полно выпивки и всевозможных закусок, которые Джеки всасывала в себя так, словно на завтрашнее утро был назначен Армагеддон. У нас с ней редко имелись свободные деньги, чтобы купить алкоголь и хотя бы какие-то убогие закуски, однако Джеки всегда ухитрялась где-то изыскать пару долларов себе на курево.

Господи, как же она тогда напилась! В итоге мне пришлось чуть ли не на себе тащить ее по булыжным улицам домой, что оказалось вдвойне сложно, поскольку она еще и пыталась курить, прикуривая свои вонючие сигареты одну от другой.

– Обожаю тебя, Джини, – сказала она, когда я наконец ухитрилась втащить ее в дверь нашей жалкой квартирки.

– И я тебя, Джеко, – машинально откликнулась я. – Чаю хочешь? Или, может, еще чего-нибудь? – Никакого чая у нас, разумеется, не было, и я, открыв банку колы, попыталась скормить Джеки пару таблеток аспирина.

– Я хочу поцелуй, – сказала она, рухнув на кровать, и потянула меня за собой. От нее сильно пахло пачулями и красным вином. – Иди сюда, Джини. Поцелуй меня.