Голубая акула

Но на сей раз я был менее всего расположен к кротким радостям чрева. С несвойственной мне бесшабашностью я солгал, что следствие по делу о похищении ребенка возобновлено в официальном порядке. Я здесь затем, чтобы получить дополнительные сведения.

Будучи далеки ото всего, что связано с нашим департаментом, Парамоновы не усомнились в истинности моих слов, как то не преминул бы сделать любой мало-мальски сведущий в сих тонкостях человек. Они дружно насели на меня, заклиная открыть им, какие там новые обстоятельства, есть ли подозреваемый, кто он таков и пр.

— Тайна следствия, — твердил я, незыблемый, как скала.

Димитрию, искушенному в суровой поэзии воинского долга, моя непреклонность пришлась по сердцу.

— Оставьте, маменька, это дела мужские, — тоном приказа молвил он, оттесняя Марфу Спиридоновну богатырским плечом. Как будто не он только что с нею вместе атаковал цитадель моей следственной тайны!

Но я счел за благо не напоминать ему об этом. То, что он оказался здесь, было как нельзя более кстати. Его-то мне и надобно! В противном случае пришлось бы отправляться в Сызрань, семь верст киселя хлебать ради встречи с Софьюшкой да Аглаюшкой, которые, весьма вероятно, еще не пожелали бы обсуждать со мной щекотливую, хоть и давно быльем поросшую тему. Решать «дела мужские» с этим недалеким молодцом, похожим на водевильного гусара, было значительно легче.

По настоянию Димитрия пригубив крепкого, ядовито-зеленого, однако вкусного домашнего ликера, я приступил к главному. Из почтения к мужскому братству приподняв завесу тайны, я намекнул ему, что к преступлению мог быть причастен некий немолодой господин, который был тогда влюблен — само собой, безответно — в его сестрицу.

— Для розыска подозреваемого надобен его словесный портрет, — надувшись, как индюк, заявил я. — Мы рассчитываем на вашу помощь.

Пробормотав несложную комбинацию из слов, имеющих хождение в мужском обществе, Димитрий потер лоб:

— Знать бы! Эх!.. Не больно-то я рассматривал его. Как Глашка показала, — вот он, мол, — я его враз за ворот и харей в лужу. Зол я тогда был, как бешеный жеребец. Не оттащи меня Глашка, утопил бы его на месте. Лужа глубокая попалась, а такому мозгляку много не надо.

— Так он мозгляк?

— Наигнуснейшего свойства! Верите ли, его даже бить было мерзко. Я и не стал, потыкал только… И вы говорите, он замешан?.. — Душевное смятение честного вояки дало о себе знать новым залпом исконно русских выражений. — То-то мне показалось…

— Что? Что показалось?! — вскричал я, уже не заботясь о своей внушительной позе.

— Когда мы с Аглаей уходили, а он в луже валялся, он вроде бы что-то квакнул, мол, «погодите!» или «я вам задам!». Я хотел было вернуться, добавить ему леща-другого от щедрот, да Глашка у меня на руке так и висела. Боялась, убью…

— Прошу к столу, Николай Максимович! Не обидьте, откушайте!

Только потому, что живот в самом деле подвело, да и все, что собирался узнать, уже было спрошено, я согласился. В первые минуты гурманское наслаждение поглотило меня целиком — все же Марфа Спиридоновна, а скорее, ее кухарка была волшебницей. Но когда подавали десерт — упоительно-нежное, многоцветное сооружение из пышного крема, — я был уже так сыт, что мог бы любоваться сим натюрмортом почитай что бескорыстно.

Взглядом пресыщенного эстета я скользнул по кремовому шедевру, по голубеньким в глазках и лапках обоям, по уже виданной когда-то огромной фотографии — портрету красавицы Софьюшки… Сердце вдруг бешено дернулось, готовое, как любят предполагать романисты, выпрыгнуть из грудной клетки. Ну, моему-то было отчего выпрыгнуть! Пышная и сладостная, как большой торт, на меня со стены смотрела помолодевшая на пару десятилетий, но вполне узнаваемая Лидия Фоминична!

Не в силах постигнуть, что может означать это новое открытие, я остро чувствовал, что оно отвратительно, противоестественно, ужасно. Кровь стыла в жилах при виде этих сдобных щек, маленьких полных губок, сложенных в умильный бантик, туманных самовлюбленных очей, ничего не видящих, зато красноречиво сообщающих наблюдателю, что их владелица — не простая дура, но дура милостью Божией, мечта многочисленных поклонников и ценителей совершенств этого рода.

У бывшей московской невесты покойного Миллера и юной дочери блиновского купца Парамонова — одно лицо, хотя по возрасту первая годится второй в матери. Родство маловероятно, да если бы каким-то чудом и обнаружилось, не все ли равно? Надо думать! Думать, хотя ситуация чем дальше, тем больше вылезает из пределов умопостигаемого.

По дороге домой и в последовавшие за этим бессонные ночные часы я тоскливо бился над новой задачей. Самозванец мог подделать почерк умершего. Мог даже приучить себя всегда писать только так, как он. Это вполне логично. А вот многие годы спустя в другом городе найти девушку, похожую на невесту покойника, чтобы завести с нею шашни, — бессмыслица чистой воды!