Голубая лагуна [сборник]

— Всему виной то вон место, оно вошло мне в кровь. Клянусь вам, в целом мире нет менее сентиментального человека, чем я, но этот ужас убивает меня: я должен действовать, должен делать что-либо, хотя бы выйти на площадь Согласия и кричать во все горло. Я и буду кричать во все горло, я не такой человек, чтобы молча смотреть на такого рода дела.

Берселиус сидел, опустив глаза на ковер; он казался рассеянным и еле слушал. Он превосходно знал, что Адамсу известно о деле на Прудах Безмолвия, но вопрос никогда не поднимался между ними, и они о нем не упомянули и теперь.

— Тот миссионер, с которым мы познакомились на обротном пути в Леопольдвилле, — продолжал Адамс, — пересказывал мне наблюдения многих лет, от которых кровь леденеет в жилах. То, что я видел собственными глазами…

Берселиус поднял руку.

— Не станем говорить о том, что мы знаем, — сказал он. — Что сделано, то сделано. Оно существует уже много лет, можете ли вы уничтожить прошлое?

— Нет, но можно повлиять на будущее! — Адамс встал с места и принялся ходить по комнате.

— Сейчас, в эту самую минуту, когда мы здесь говорим с вами, мерзостное дело продолжает совершаться: это то же самое, как если бы знать, что в соседнем доме убивают человека медленной смертью, и не иметь возможности вступиться. Когда я смотрю на улицы, полные, веселящейся публики, когда вижу битком набитые кафе и богачей в роскошных экипажах, когда я вижу все это и сопоставляю его с тем, что видел там, я готов отдать пальму первенства вот этому!

Он указал на большую гориллу, застреленную в Западной Африке Берселиусом.

— Эта была по крайней мере искренна. Какие бы зверства она ни совершала в своей жизни, она по крайней мере не разглагольствовала о чувственности и гуманности, раздирая своих жертв на части, и раздирала она их на части не ради золота. Это был честный дьявол, а это гораздо выше, нежели бесчестный человек.

Снова Берселиус поднял руку.

— Что бы вы хотели сделать?

— Сделать? Я хотел бы сломать адскую машину, называющуюся государством Конго, и гильотинировать изобретших ее негодяев. Этого я не могу сделать, но могу протестовать.

Но Берселиус сам участвовал в постройке машины, и лучше кого-либо знал ее силу. Он печально тряхнул головой.

— Делайте, что хотите, — сказал он. — Если вам нужны деньги, располагайте моими средствами, но прошлого вам не уничтожить.

Но Адамс ничего не знал о мучившем Берселиуса наваждении и не мог оценить полного значения этих слов.

Главное для него было то, что он получил разрешение действовать и обещание финансовой поддержки, без которой личная инициатива бессильна.

Он решил действовать; решил не жалеть ни денег Берселиуса, ни своего времени.

Но решение человека ограничивается рамками обстоятельств, а в эту самую минуту обстоятельства подготавливали и репетировали последний акт драмы Берселиуса.

XXXVII. БЕРСЕЛИУС ВИДИТ СВОЕГО ДВОЙНИКА

На другое утро после разговора с Адамсом Берселиус вышел из дома и направился пешком к авеню Великой Армии.

Даже в его походке замечалась перемена. В прежнее время он двигался быстро с высоко поднятой головой и зорко поглядывал вокруг. А теперь казалось, будто на его плечи внезапно опустилось бремя пятнадцати лет жизни и согнуло его стан и замедлило поступь. И в самом деле, он нес самое тяжелое бремя, какое только может нести человек, — самого себя.

Нести того, кто умер, и с кем, однако, приходится жить! Нести бремя прошлого, то и дело прорывающегося в сновидения!

В нем кипели беспокойство, раздражение и досада. Все, что имело отношение к тому, другому человеку, даже нажитые им деньги, построенный для себя дом, занятия, которым он предавался, — все углубляло это чувство возмущения и досады. Он уже задумал было нанять другой дом в Париже, но теперь, шагая по улицам, начинал сознавать, что весь Париж для него один дом, каждый угол которого принадлежит прошлому того, другого.

Дойдя до Елисейских Полей, он крикнул фиакр и отправился к своему поверенному Камбону, на улицу Артиль.

Берселиуса провели в гостиную, убранную в тяжеловатом вкусе богатой французской буржуазии.

Вскоре появился и сам хозяин, полный бледный господин в золотых очках и туго застегнутом сюртуке, с красной розеткой Почетного Легиона в петлице.

Камбон знал Берселиуса много лет. Они были приятелями, и даже больше того, ибо Берселиус поверял ему самые конфиденциальные свои дела.

— Итак, вы возвратились, — начал поверенный. — Я видел о том заметку в «Echo de Paris», и именно сегодня готовился доставить себе удовольствие навестить вас. А как поживает мадам Берселиус?

— Она в Турвиле.

— Помнится, вы намеревались отсутствовать целый год.

— Да, но нашей экспедиции наступил конец.