Голубая лента

— Пойдемте, Вайт! — воскликнула она. — Не здесь. Мы отыщем укромное местечко, где никто не помешает нам поговорить. Вы должны мне все рассказать. Понимаете, Вайт, все, до мельчайших подробностей!

20

Сгорая от нетерпения, Ева шла по палубе об руку с Вайтом. Вайт привез весть от ее дочурки! Она вдруг почувствовала, что ее подхватил вихрь счастья. Поток света, хлынувший на нее, как только она ступила на палубу, мягкий шум моря, свежий ветер, несущий соленый запах океана, буквально опьянили ее.

— Грета здорова?

— Да, здорова. Я пришел…

— Не здесь, нет, не здесь, потом!

Лицо Евы, свежее, словно умытое росой, светилось ясным, мягким светом, глаза отливали голубой сталью. Все ее существо дышало здоровьем, полные, красиво очерченные губы едва сдерживали легкую торжествующую улыбку. Ее щеки раскраснелись, точно у деревенской девушки, ей не нужна была косметика. Румянец был неровный, как это часто бывает на яблоках. Ее мягкие волосы цвета темного янтаря растрепались на ветру, а несколько светлых прядей, напоминавших прозрачную, сочащуюся из дерева смолу, вели себя настолько строптиво, что ей с трудом удалось их укротить, спрятав под шарф.

Палуба кипела людьми, и все разглядывали ее с любопытством: Кёнигсгартен! Они видели ее на сцене, на подмостках концертных залов, а если и не знали в лицо, то все равно угадывали в этой женщине Еву Кёнигсгартен: иной она не могла быть. От нее шел какой-то волнующий ток; ее глаза, щеки, губы, казалось, отражали непрерывную гамму чувств. Пассажиры расступались перед ней, некоторые кланялись. Три молодые, очень хорошенькие девушки в голубых пальто, рука об руку гулявшие по палубе, так забылись в своем любопытстве, что преградили ей путь и, раскрыв рты, глазели на нее. Ее это нисколько не раздражало, ей нравилось, что ею любуются и восхищаются. Она была тщеславна и не скрывала этого. Всеобщее восхищение она воспринимала как награду за свой неимоверный труд, за муки, о которых никто из этих людей и не подозревал, за педантизм Райфенберга, за свои страхи перед каждым выходом на сцену. Сегодня же она особенно упивалась этим восхищением: пусть Вайт видит, как ее почитают.

Сейчас в ней было даже нечто вызывающее. Казалось, лицо ее говорило: да, любуйтесь на меня, я Ева Кёнигсгартен, я счастлива, рядом со мной человек, которого я люблю. Разве он не прекрасен?

Директор Хенрики приветствовал Еву с самой чарующей улыбкой. В его взгляде не было ни тени упрека за то, что г-жа Кёнигсгартен вчера вечером поставила его в неловкое положение. И он вновь наклонился к г-же Салливен, которая, совсем как девочка, свернулась клубочком в шезлонге. Она была укрыта пестрым пледом, из-под которого кокетливо выглядывали ее маленькие ножки. Рыжие локончики отливали на солнце медью, но, несмотря на толстый слой белил и румян, дневной свет безжалостно обнажал ее увядшие черты.

Позади ее шезлонга в плетеном соломенном кресле сидела Китти Салливен, окруженная свитой красивых молодых людей, без которых она ни на минуту не показывалась на палубе. Их было трое, все спортсмены: стройный блондин-англичанин с нежным лицом — виконт Джей и два темноволосых француза — барон Нион и доктор Жильбер. Уже много лет они участвовали в международных теннисных состязаниях — в Лондоне, Париже, Берлине, Ницце и Каире. Доктор Жильбер играл даже в Австралии. Виконт Джей уже с год как перешел на автомобильный спорт, стал гонщиком одной итальянской фирмы. На борту «Космоса» он вез три новехоньких гоночных автомобиля.

Время от времени, когда кто-нибудь из проходивших мимо привлекал особенное внимание г-жи Салливен, она поднимала маленькую, унизанную кольцами руку, вставляла в подведенный глаз монокль, на тонкой цепочке болтавшийся у нее на шее, и скалила мелкие, острые щучьи зубы. Злой язычок г-жи Салливен был всем известен. Господи, да она вовсе и не скрывает своего презрения к людям, она слишком хорошо знает их. Но женщин она просто ненавидит, они такие… — она даже не договаривала, какие они.

— О, смотрите-ка! — воскликнула она своим гнусавым пронзительным голосом, сверкая моноклем на набеленном лице. — Да это же Меси Тэйлор! Моложе она не стала, милочка. Весит теперь, наверно, добрых два центнера. Мы звали ее Пусси-кошечка, у Пусси было три мужа, и всех троих она вогнала в гроб.

— Мама! — попыталась остановить ее Китти, скривив тонкие губы в недоверчивой улыбке.

— Помилуй, Китти, я говорю только чистую правду. Я ведь знаю Пусси лет десять, нет, двадцать. Когда-то она читала стихи в варьете, там познакомилась с Чарли Янгхазбенд. Чарли был судовладельцем и женился на Пусси. Это стоило ему состояния. Когда он разорился, она развелась с ним и вышла замуж за Бена Кларка, беспробудного пьяницу. Страсть к вину была его единственным призванием. К этому призванию он относился чрезвычайно серьезно и в конце концов добился успеха: Пусси стала приглашать в дом одних горьких пьяниц и сама тоже запила.

— Но, мама!.. — запротестовала Китти и с улыбкой, просившей о снисхождении, повернулась к своим кавалерам.