Голубая лента

Кинский сник. Он понимал, что разговор окончен: от нее теперь веяло полным равнодушием. Поначалу ему послышались в ее голосе какая-то сердечность и участие, но он, видимо, ошибся. Это был голос хорошо воспитанной дамы, которая вежливо его приняла и так же вежливо с ним простилась. В ее сердце не осталось ни следа, ни малейшего намека на какое-либо чувство к нему.

Теперь оба молчали.

И все же — он быстрым взглядом окинул ее лицо — Ева единственное в мире существо, которое могло бы его спасти. Хоть бы несколько дней побыть подле нее — и он спасен! Он боялся смерти, бежал от нее. Сказать ей об этом? Крикнуть ей это в лицо?

Поднявшись, Ева принялась искать что-то на рояле.

Ему опять показалось, что она излучает свет. Он встал и хотел было протянуть к ней руки. «Ева! Ева! — хотелось крикнуть ему. — Спаси меня! Спаси! Я страшусь смерти!» Но у него недостало сил ни протянуть руки, ни крикнуть. Внезапно вокруг Евы появился огненно-красный контур. Он что-то пробормотал, Ева обернулась.

Кинский, бледный как смерть, рухнул в кресло. Он был в обмороке. Ева испугалась и все же подозрительно следила за ним. «Может, это все разыграно, — подумала она. — Он способен на все».

— Марта!

Вбежала испуганная Марта. «Ох уж этот барон! От него одно беспокойство», — говорил ее мрачный взгляд, брошенный на Кинского, лежавшего в кресле без сознания.

— Что случилось, Ева?

— Скорее, воды! — Ева смочила бледное лицо Кинского одеколоном. Он сразу очнулся и встал.

— Прости меня, Ева, — пробормотал он в чрезвычайном смущении. — Это от морской болезни, я совершенно не выношу моря. — И он, шатаясь, двинулся к двери. — Прости, что напугал тебя, — добавил он, пытаясь улыбнуться. И исчез, прежде чем Марта успела принести воды. Ева облегченно вздохнула, хотя ее все еще била дрожь.

13

Когда миссис Холл постигали несчастья, она принимала глубоко оскорбленный вид. В такие дни она избегала людей: ведь у нее не было ни единого друга. Попроси она милостыню, никто не подал бы ни цента.

Дурные вести о банке Холла и Уэбстера, полученные от брата Чарли, так ее потрясли, что она весь день не выходила из каюты. Усевшись в кресло и обиженно поджав губы, эта элегантная дама с пышной короной седых волос принялась собственноручно штопать крошечные дырочки на шелковых чулках, поблескивая холеными ноготками, покрытыми бесцветным лаком.

Так она трудилась целый день и ощущала нечто вроде восторга самоистязания, видя, что, несмотря на все ее старания, груда чулок, нуждавшихся в починке, почти не уменьшилась. Она наслаждалась своим мученичеством. Обычно, путешествуя, она возила с собой рваные чулки неделями, а то и месяцами, пока, наконец, рассердившись, не швыряла их в мусорную корзинку в каком-нибудь отеле.

Если с ней заговаривали, она не отвечала, но, оставшись одна, то и дело вздыхала:

— Ах, Джон, Джон!..

Конечно, Джон — славный человек, но в денежных делах он смыслит не больше ее кухарки. Сперва эта чикагская афера с зерном, затем история с нефтью, в которую вовлек его этот бессовестный лорд Керкуолл, а теперь — фермеры! Ах, Джон!.. Она качала своей седой, красиво причесанной головой. Как велико, как безмерно велико ее несчастье!

Дочери время от времени заходили к ней в каюту, чтобы развлечь ее, однако неизменно заставали мать с выражением смертельной обиды на лице: целиком поглощенная своей работой, она едва удостаивала их ответом.

— Возможно, вскоре мы получим от отца более утешительные вести, — сказала Мери.

Без ведома матери они послали телеграмму в Оклахому с просьбой немедленно сообщить о положении дел. На пароходе ходили слухи, будто банк Холла и Уэбстера был вынужден прекратить платежи. Они то и дело бегали в радиорубку, к Штаалю. Тот охотно любезничал со всеми тремя, однако ответа на телеграмму все не было.

Миссис Холл, покорная судьбе, страдальчески вскинула брови.

— Милые вы мои! — вздохнула она. — Если бы вы только знали, что вас ожидает! Починю-ка я, пожалуй, и ваши платья. Покажете мне их завтра.

Вечером дамы Холл ужинали в каюте. Лицо матери выражало столь безутешную скорбь, что стюард прислуживал, словно на похоронах. Вайолет расщедрилась и угостила всех вишневой настойкой, до которой сама была большая охотница, а Мери заказала шартрез. Но на мать сегодня решительно ничего не действовало. Она с насмешкой и отчаянием взглянула на дочерей.

— Спасибо, спасибо! — сказала она. — Вы швыряете на ветер последние доллары. Ах, девочки, девочки! Что-то вас ждет? — И миссис Холл изъявила желание немедленно лечь спать: видит бог, она сегодня достаточно поработала и просто изнемогает от усталости.

Дамы Холл занимали две каюты: в одной спала миссис Холл, во второй, в изрядной тесноте, ютились дочери. Наверху призывно гремела веселая, бравурная музыка.

— Ступайте-ка туда! — сказала мать. — Вы ведь любите танцы. Оставьте меня одну с моими заботами: я старая женщина.