Голубая Луна

— Ты не виновата, Анита, пока нет. Но мунин — это инструмент, совсем как твои пистолеты и твоя некромантия. Стоит только научиться им управлять, и он будет творить удивительные вещи. Ты должна относиться к возможности вызывать мунин не как к проклятию, а как к дару.

— Думаю, Марианна, на сегодня мы переучились, — покачала я головой.

Она улыбнулась.

— Может быть. Но возьми расческу, сделай такую мелочь. Не для меня. Даже не для Натаниеля, а для себя. Верни ту часть тебя, которая отворачивается от вида его тела. Оставь меньше места для Райны в своем сердце.

— А если я не смогу не смутиться или не думать о сексе, и Райна поднимется и попытается меня сожрать, тогда что?

Улыбка Марианны стала шире.

— Тогда я тебе помогу, дитя мое. Мы все тебе поможем. Для этого и существует стая.

— Но Натаниель не больше лукои, чем я, — заметила я.

— Лукои или пард, для тебя разницы нет, Анита. Ты королева двух замков. Как только тебе станет удобнее в одном, это скажется и на другом.

Практически вытащив мою ладонь у меня из-под локтя, она вложила в нее щетку и сомкнула поверх ручки мои пальцы.

— Побудь с ним, дитя. И жди своего звонка. Бери трубку только на телефоне у кровати. По этому номеру звонит только стая. А по другому номеру ты отвечать не можешь, так как предполагается, что ты в другом штате. И не открывай никому дверь.

— Звучит так, будто ты уходишь, — заметила я.

— Ты должна научиться чувствовать себя со своими людьми свободно, Анита. А это значит, что я не буду заглядывать тебе через плечо.

Потянув меня за руку к кровати, она попыталась меня туда усадить, но я не поддалась. После нескольких неудачных попыток Марианна оставила меня стоять и осуждающе посмотрела на меня.

— Можешь стоять здесь и ничего не делать. Это твой выбор, дитя, но хотя бы останься здесь.

И она ушла.

А я осталась стоять посреди комнаты, куда дошла за ней, как ребенок, который не хочет, чтобы его оставляли в первый день школы. Щетка осталась у меня в руке. Выглядела она такой же старинной, как и все в этой комнате. Она была деревянной, но выкрашена в белый цвет и блестела от лака. Лак слегка потрескался, но держался молодцом. Я провела бледной щетиной по своей другой руке. Щетка была мягкой, как шелковая расческа для младенца. Но я понятия не имела, из чего она была сделана.

Я оглянулась на Натаниеля. Он смотрела на меня теми самыми своими глазами. На лице не было выражения, будто все это его не касалось, зато выражение было в глазах. Напряжение, ожидание отказа, ожидание, что я оставлю его одного без одежды в этой чужой комнате ждать, когда приедет врач и зашьет его рану. Ему было девятнадцать, и сейчас, когда он лежал и смотрел на меня так несчастно, он выглядел на свой возраст. Черт, он выглядел даже младше. Тело, конечно, было великолепно. Когда ты стриптизер, приходится следить за собой. Но вот лицо… лицо было совсем молодым и в то же время — старым. У Натаниеля был самый усталый взгляд из всех, кого я знала, и кому было меньше двадцати. Нет, даже не усталый, а потерянный.

Я обошла вокруг кровати и положила щетку на свободную подушку.

Натаниель повернул голову, чтобы не терять меня из виду. Точнее, чтобы наблюдать. Он наблюдал за мной так, будто было важно каждое движение. При таком количестве внимания мне обычно хотелось начать ерзать, покраснеть или сбежать. И дело было не совсем в сексуальном внимании. Но и не совсем не сексуальном тоже.

Не важно, какими сравнениями пользовалась Марианна, но это было не совсем то же, что уход за младенцем. Натаниель был молод, но он определенно не был ребенком. Не был даже в той мере, которая упростила бы мне задачу.

Я стянула свою рубашку с коротким рукавом. На мою наплечную кобуру смотреть тут некому, а так будет прохладнее. Конечно, было бы еще прохладнее, если бы я сняла и кобуру, и ножны со спины, но настолько жарко мне не было. Файрстар я сунула под подушку. У него достаточно короткий ствол, чтобы с ним сидеть или даже лежать, но такой вещи, как действительно удобный для праздного времяпрепровождения пистолет, не существует. Пистолеты вообще не предназначены для комфорта. Это одна из тех немногих в основном мужских вещей, которую так же неудобно носить, как высокие каблуки.

Забравшись на кровать, я села на колени, все еще сохраняя дистанцию. Его было так легко обидеть, что мне пришлось объяснить.

— Дело не в тебе, Натаниель. Мне просто не нравится играть ученицу.

— Тебе нравится Марианна, но при этом ты ее не принимаешь.

От такого заявления я пару раз моргнула и уставилась на него. Он был прав, а такой проницательности я от Натаниеля не ожидала. Услышав от него нечто настолько толковое, я почувствовала себя лучше. Если в этом теле прячется разум, значит, он не просто покорный мусор. И возможно, только возможно, его еще можно было спасти, исправить. И эта мысль была самой позитивной за весь день.

Взяв щетку, я пододвинулась к Натаниелю и посмотрела на него. Он вытянулся на кровати, не спуская с меня глаз. Его взгляд меня остановил. Он был слишком пристальный.