Голубая Луна

Патрик, наконец, ответил:

— Никогда не начинай охоту, если не собираешься убить.

— Вот он, — удовлетворенно кивнул Джейсон.

— Но это же была не охота… — возразил Патрик.

— Нет, именно охота, — перебил его Джейсон. — Просто мы не охотились на помощника шерифа.

— Что это значит? — спросил он.

— Это значит, что мы охотимся на людей в том доме, — ответила я.

Патрик повернул ко мне лицо, казавшееся в темноте еще бледнее.

— Ты не можешь иметь в виду, что мы собираемся убить их всех. Только того, кто отрезал ей палец. Только того, кто виноват.

— Остальные смотрели. И не сделали ничего, чтобы его остановить. В глазах закона это то же, что и действие, — сказала я жестко.

— Ты — не закон, — тихо сказал он.

— О, да, я — закон.

— Нет, черт побери, нет! Ты — не закон!

— Любой, кто причинит вред стае без реальной причины — наш враг, — сказала я.

— Не цитируй мне закон стаи, ты, человек!

— А как мы поступаем с нашими врагами? — спросила я, все еще не выходя из себя.

Ответил Джейсон:

— Смерть.

— Большинство стай не соблюдают старые законы, и вы оба это знаете, — продолжал упираться Патрик.

— Слушай, Патрик, у меня нет времени все объяснять. Так что вот тебе сокращенная версия, как в «Ридерз Дайджест». Найли со своей командой изнасиловали и пытали мать и брата Ричарда. За это мы их убьем. Их всех.

— А как же шериф Уилкс и его люди?

— Если насиловать мать Ричарда помогал Томпсон, то он был не один. Любой, кто хотя бы коснулся их двоих, уже мертв. Ты это понимаешь, Патрик? Мертв.

— Я не могу, — пробормотал он.

— Тогда сиди в машине, — рявкнула я. — Но заткнись, ко всем чертям, или я тебя пристрелю.

— Вот видишь, — не унимался он. — Видишь? Твоя совесть тебя уже беспокоит.

Я посмотрела на него, сжавшегося в темноте в клубок.

— Нет, моя совесть меня не беспокоит. Пока. Может, чуть позже. А может, и нет. Но сейчас, сегодня, я не чувствую себя плохо из-за того, что сделала. Я хотела, чтобы Томпсону стало больно. Хотела наказать его за то, что он совершил. И знаешь что, Патрик? Этого было недостаточно. И никогда не будет достаточно, потому что я убила его чертовски быстро.

К горлу опять подступили слезы. Как только мое оцепенение и злость пройдут, меня ждут большие неприятности. Мне приходилось держаться на одном адреналине, на ярости. Это поможет мне простоять ночь. А завтра… ну, вот завтра и посмотрим.

— Должен же был быть другой способ, — продолжал бормотать Патрик.

— Что-то не слышала от тебя вовремя никаких предложений.

— Что беспокоит доброго доктора, — заметил Джейсон, — так это то, что он ничего не сказал. Ничего не сделал, чтобы нас остановить.

Я была благодарна ему за «нас».

— Я его не держал! — крикнул Патрик. — Я пальцем его не тронул!

— Все, что тебе нужно было сделать — это сказать: «Остановитесь, не надо», но ты промолчал. Дал нам его порезать. Дал нам его убить и не сказал ни единого проклятого слова, — продолжал Джейсон сквозь зубы. — Когда он еще был жив, твоя совесть трудилась не так усердно.

Патрик надолго замолчал. Мы виляли по дороге, избегая низких ветвей деревьев и луж грязи. Не было ничего, кроме темноты, золотистого тоннеля света фар и тишины, заполненной шумом мотора. Я не была уверена, что предпочла бы в тот момент именно тишину, но это было лучше, чем внимать словам Патрика о том, какое я чудовище. Я была с ним согласна, отчего слушать становилось почти невыносимо.

Но затем тишину заполнило то, что было слушать еще труднее. Патрик начал плакать. Он съежился у дверцы, так далеко от нас, как только мог, и тихо плакал. Через какое-то время он сказал:

— Вы правы. Я ничего не сделал, и это не даст мне покоя до конца моих дней.

— Добро пожаловать в наш клуб, — хмыкнула я.

Он уставился сквозь темноту на меня.

— Тогда почему ты это сделала?

— Кто-то был должен.

— Я никогда не забуду, как ты его рубила. Такая маленькая… И выражение твоего лица, когда ты его убила. Боже, ты выглядела безразлично, будто тебя вообще там не было. Почему именно ты должна была это сделать?

— А что, было бы лучше, если бы это сделал один из мужчин? — поинтересовалась я.

— Да, — ответил он коротко.

— Не говори мне, пожалуйста, что это из разряда шовинистского бреда. Что ты так расстроен только потому, что это сделала девчонка?

Патрик всхлипнул.

— Думаю, да. То есть, думаю, все это не казалось бы настолько ужасным, если бы это сделал кто-нибудь другой. Просто ты такая маленькая и хорошенькая. Ты не должна отрубать людям пальцы.

— О-о, я тебя умоляю! — поморщилась я.

— Я и в могилу сойду, представляя выражение твоего лица в тот момент.

— Продолжай в том же духе, и сойдешь туда раньше, чем ожидаешь, — пробормотала я себе под нос.

— Что ты говоришь? — переспросил Патрик.

— Ничего, — вздохнула я.