Голубка

М а р и я П е т р о в н а(снимая с себя его руки). Послушай, Сперанский, не стоит так драматизировать ситуацию! Ну какая разница: любовники, или нет? Какое это имеет значение?

С п е р а н с к и й. Опомнись, Маша, ты говоришь чудо­вищные слова! Мы с тобой муж и жена, у нас растет взрослая дочь, а ты заводишь шашни с каким-то мест­ным чиновником!

М а р и я П е т р о в н а(горько). Наша дочь уезжает от нас с чужим человеком, и тебе на это решительно наплевать. Тебя не интересует ничего, кроме твоего супер-романа: ни я, ни дочь, ни наше возможное, или невозможное счастье. Ты эгоист, Сперанский, и сам довел ситуацию до нынешнего состояния. Впрочем, если хочешь, давай найдем какой-то приемлемый ком­промисс. Пусть Корецкий поживет какое-то время с нами, пока мы не узнаем друг друга поближе, и при­мем окончательное и мудрое решение.

С п е р а н с к и й. Ты хочешь узаконить присутствие любовника в нашем доме?! Нет, я этого, пожалуй, не вынесу, это, Маша, удар из-за угла прямо в спи­ну. Это предательство, которого я от тебя не ожидал. Ну что же, пусть все рушится, пусть все падает в бездну, теперь это уже не имеет никакого значения! (Расхаживает по двору, то жестикулируя, то, наоборот, сжимая голову руками, потом опускается на ска­мейку рядом с С а ш е й.)

М а р и я П е т р о в н а(садясь рядом и обнимая его). Ну полно, милый, полно, не надо слишком расстраи­ваться, ведь ничего страшного, в сущности, не слу­чилось. Все целы – здоровы, солнышко светит ярко, ты самый талантливый и самый умный из всех, умней лю­бого из здесь присутствующих. Мы просто никто рядом с тобой, ты выше на голову любого из нас, и у тебя все еще впереди.

С п е р а н с к и й(кладя голову ей на колени, жалобно).

Нет, Маша, это не так, у меня все позади. Мне уже сорок два, а я все еще, как мальчишка, строю гранди­озные планы. Другие в моем возрасте уже все написа­ли, а я только лишь собираюсь начинать свой гени­альный роман. А гениальные романы, Маша, заранее никто не планирует, они рождаются сами собой, лег­ко и играючи, и специально их создать невозможно. Обо мне никому неизвестно дальше этой прекрасной провинции. Я провинциальный писатель, Маша, и ос­танусь таким до конца моих дней. Все мои наполео­новские планы затеряны там, в туманной молодости, о которой я уже почти и не помню. Я несчастлив, Маша, я глубоко и безнадежно несчастлив, а тут еще ты добавляешь каплю яда в мое и без того пе­реполненное горечью сердце.

М а р и я П е т р о в н а(гладя его по голове). Все хорошо, милый, все хорошо, не надо слишком отчаи­ваться, все со временем образуется, и станет прекрасным! А Корецкий пусть немного поживет здесь на даче. Места теперь здесь достаточно, и никому от этого плохо не будет.

С п е р а н с к и й затихает у нее на коленях, сло­вно уснувший ребенок.

С а ш а все так же сидит молча и смотрит прямо пе­ред собой.

К о р е ц к и й, до этого продолжавший стоять, нео­жиданно ухмыляется, садится за стол, и, налив себе полный бокал вина, залпом выпивает его.

На балкон второго этажа выходят А н д р о н о п у л о и В а с и л и с а И в а н о в н а.

В а с и л и с а И в а н о в н а(скептически разглядывая С п е р а н с к о г о, лежащего на коленях у М а ­р и и П е т р о в н ы).

Все мужчины, Мария Петров­на, одинаковы, что писатели, что простые водопровод­чики. Вот мой Андронопуло, когда выпьет лишнего, то­же называет меня мамочкой, и просит, чтобы я его гладила по голове.

А н д р o н о п у л о изображает некое подобие улыбки.

М а р и я П е т р о в н а продолжает машинально гладить С п е р а н с к о г о.

С а ш а по-прежнему сидит неподвижно, глядя прямо перед собой.

К о р е ц к и й неожиданно хватает бутылку, выливает ее до конца, залпом осушает бокал, и начинает хохотать, запрокинув кверху голову. Хохот его по­хож на вой.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Днем.