Голубой велосипед

– Что ты опять разревелась? Тебе же плохо станет. Сюда идет Руфь, поднимись вместе с ней к себе, – говорила Леа, отдавая ей листки.

Камилла спрятала дневник в карман платья.

– Камилла, вы опять плакали. Как это неразумно! Подумайте о сыне. Ну, пошли.

Ничего не ответив, молодая женщина позволила себя увести.

Лea осталась одна с ребенком. Ничто в природе не выдавало обрушившегося на землю несчастья. С тревожной нежностью, как в лицо любимой матери, пораженной, может быть, неизлечимой болезнью, вглядывалась в окружающее Леа. Все выглядело таким же, как всегда. Под вечерним ветерком подрагивали листья виноградных лоз, вдали лаяла собака, а на дороге кричали дети.

18

Утром следующего дня Леа проводила младшего лейтенанта Валери на станцию в Лангон еще до того, как немцы и Франсуаза проснулись. Там они до семи прождали прибытия первого поезда на Бордо. Младший лейтенант зарегистрировал свой велосипед и без осложнений прошел таможенный досмотр и паспортный контроль, его липовые документы не уступали настоящим. Тем не менее, Леа не без тревоги наблюдала, с какой основательностью немецкие солдаты и французские жандармы проверяли бумаги пассажиров. Подчиняясь неожиданному порыву, она оставила свой велосипед у знавшего ее с детства начальника станции и взяла билет до Бордо и обратно.

– У вас нет вещей? – спросил один из жандармов.

– Нет, я еду в Бордо повидать заболевшую тетушку.

Леа села в поезд после свистка начальника станции.

Дорога показалась ей бесконечной. Поезд подолгу останавливался у каждой платформы. Было почти десять, когда, наконец, он въехал на Сен-Жанский вокзал. Леа попыталась поймать младшего лейтенанта Валери, но толпа на перроне была такой плотной, что она вышла в вестибюль вокзала, так его и не увидев.

– Леа!

Девушка вздрогнула. Рафаэль Маль, весьма элегантный, стоял рядом.

– Рафаэль, как я рада вас видеть!

– А что говорить обо мне, дорогая! В эти полные абсурда дни из всех красавиц Парижа вас мне недоставало больше других.

– Как всегда преувеличиваете.

– Позвольте мне на вас взглянуть. Сейчас вы мне кажетесь даже прекраснее, чем до нашего плачевного поражения.

На них стали оборачиваться.

– Осторожнее, на нас смотрят.

– Ну и что? Разве неправда, что нам устроили выволочку, которая не скоро забудется.

– Замолчите! – воскликнула Леа.

– Но… похоже, девочка, что вам это причиняет боль. Ну же, ну. Я просто пошутил. Давайте покинем этот вокзал. Куда вы направляетесь?

– Не знаю.

– Замечательно. Тогда приглашаю вас со мной отобедать. Обед "как раньше". Пальчики оближите.

– Согласна.

– Не говорите с такой тоской. В своем черном платье вы выглядите так, будто потеряли отца с матерью.

– Умерла моя мать.

– Леа, скорблю вместе с вами. Невозместимая утрата.

Перед вокзалом его ожидала машина с шофером. Открыв заднюю дверцу, Рафаэль помог Леа сесть.

– В газету, – сказал он, усаживаясь.

Какое-то время они ехали молча.

– Расскажите, как это случилось.

– Мама погибла при бомбежке 19 июня.

– В тот момент я находился в Бордо. Проследовал сюда из Тура за правительством. После той дурацкой бомбардировки, унесшей жизни около шестидесяти человек, хотел уже на другой день покинуть Францию. У меня имелось место на борту "Массалии", но потом встретил давнюю приятельницу, которую, к слову сказать, вы знаете, Сару Мюльштейн, пытавшуюся отправить из Франции своего отца. У них были визы, но не было мест. Я уступил им свое.

– Очень великодушно.

– Да нет. Не мог же я оставить в руках у немцев такого исключительного дирижера, как Исраель Лазар!

– Что же сталось с Сарой Мюльштейн?

– Ничего о ней не слышал. 20 июня Бордо объявили открытым городом; 21 июня подписано перемирие. 25, по указу Петена, стало днем национального траура; 27 немцы под звуки оркестра вступили в Бордо, а 30 июня правительство покинуло город. Вы не представляете себе царившего смятения. Что до меня, то я 29 вернулся в Париж. На Всемирном радио, занятом немцами, мне дали понять, что мое присутствие нежелательно. К счастью, с помощью друзей нашел место журналиста в "Пари-Суар". Вот почему я снова здесь. Готовлю репортаж.

Машина остановилась у здания редакции "Маленькой Жиронды", где Рафаэль Маль назначал свои встречи. Он провел Леа в темный, заваленный подшивками газет кабинет.

– Устраивайтесь, я ненадолго. У вас есть что почитать, расширяйте же кругозор, – сказал он ей, показывая на газеты.

Вернувшись через полчаса, он повел ее обедать в "Изысканный каплун".

– Здравствуйте, месье. Ваш столик готов, – с поклоном сказал метрдотель.

– Спасибо, Жан. Что есть сегодня хорошего?

– Немного, месье Маль, – сказал тот, отодвигая стул для Леа. – Могу вам предложить паштет под "Шато-д’Икем", филе барашка с овощами или фаршированного цыпленка. Есть еще некрупная камбала.

– Очень хорошо. А на десерт?

– Шарлотка с клубникой и малиновым сиропом или же профитроли с шоколадом.

– Наверное, мне это снится, – сказала Леа. – Я считала, что в ресторанах еда нормирована.

– Отнюдь нет, мадемуазель. Отнюдь нет.