Голубой велосипед

Ко всеобщему изумлению, Петен удалился в свой кабинет и вскоре вернулся с бумагой, которую прочитал вслух: "Господин министр, после разъяснений, которые вы мне дали…" Мандель возразил: "Я не давал вам никаких разъяснений. Эту фразу надо вычеркнуть". И маршал переделал свое письмо, превратившееся в банальное послание с извинениями, которое Мандель в тот же вечер читал Лебрену и кое-кому еще. Забавно, не так ли?

– Невероятно! – тряхнув головой, заметила Леа. – Откуда вам все это известно?

– Слышал, как рассказывал Помаре.

– А кто выдвинул мысль о заговоре?

– Некий Жорж Ру. Он писатель, адвокат и сотрудник "Маленькой Жиронды". Его задержали и очень быстро выпустили.

– Наверное, в те дни Бордо было любопытным местом? – спросила Леа, задумчиво разглядывая рюмку обриона.

– Ничего подобного я просто не видел. Вообразите, в этом городе два миллиона беженцев, нет ни одной свободной комнаты. В отеле "Бордо", в отеле "Великолепный" сдавали даже кресла в вестибюле. В Бордо находился весь цвет Парижа. Повсюду я наталкивался на друзей, знакомых. Радость встреч позволяла забывать о горечи бегства. На террасах кафе формировали и свергали правительства. У консульств выстраивались очереди за визами. Хотя никто не верил, что немцы дойдут до Бордо, министры советовали Ротшильдам уезжать. Уже с 10 часов двери ресторанов были открыты. Пополудни я притаскивался поболтать со знакомыми – Жюльеном Грином, Одиберти, Жаном Юго. А вечерами бродил по аллеям парка Конконс в поисках братской души. Ничто так не благоприятствует разврату, как трудные времена. Никто не знает, каким будет завтрашний день. И надо ловить мгновение. Становясь беспомощным свидетелем распада нации, забвения приходится искать либо в пороке, либо в алкоголе. Никогда не думал, что увижу столько трусости. Мы – выжившие из ума старцы одряхлевшей страны, вот уже двести лет разъедаемой изнутри. Никто не может с этим не считаться.

– А вот я считаться с этим не буду. Я не из тех старцев, о которых вы говорите.

– Вы, может быть, и нет. Но где те бравые молодые люди, которые должны были бы вас защитить? Я видел, как они расталкивали перепуганных штатских, бросая винтовки, чтобы легче было спастись. Расплывшиеся, с животиками, преждевременно облысевшие, они думали только об оплачиваемых отпусках, о страховке и пенсии.

– Замолчите. А что сделали вы сами? Где ваш мундир? Ваша винтовка?

– О, я, дорогая, как и все личности вроде меня, испытываю отвращение к оружию, – промурлыкал Рафаэль. – Мы, гомосексуалисты, любим мундиры только в качестве острой приправы к нашим любовным шалостям. Присмотритесь к нашим милашкам-оккупантам, одновременно мужественным и нежным, светловолосым, загорелым, будто юные римские боги. У меня просто слюни текут.

– Вы отвратительны!

– Ну, нет, самое большее, я реалист. Поскольку цвет французской молодежи либо находится в плену, либо истреблен, мне приходится приспосабливаться к немцам. Мой дорогой друг, поверьте мне, вам бы следовало поступать подобным же образом. Иначе окажетесь старухой еще до конца войны. "Живи, лови мгновенья, и розы бытия спеши срывать весной…"*

– Оставьте Ронсара в покое. Лучше расскажите о вашей работе.

– Как она любопытна! Вижу, вам хотелось бы больше услышать о том доминиканце. Это тайна, моя дорогая красавица, и она не для ваших миленьких ушек. Посмотрите-ка на эту клубничную шарлотку! Неужели у вас не текут слюнки? А эти профитроли? Право, мне станет от них плохо. Смотрите-ка! Привет, дорогой друг.

– Привет, Маль. Вы в очаровательном обществе. Послушайте, представьте меня.

– Где моя голова? Простите! Леа, представляю вам своего друга Ришара Шапона, главного редактора и директора "Маленькой Жиронды". Ришар, мадемуазель Дельмас.

– Здравствуйте, мадемуазель. Очарован встречей с вами, даже в такой скверной компании, – подмигнул он. – Не стесняйтесь, если я вам понадоблюсь, заглянуть ко мне. Был бы счастлив вам услужить.

– Спасибо, месье.

– До скорого, Маль.

– До скорого.

Молча закончили они обед. Постепенно зал опустел. Леа не привыкла так много пить, и у нее слегка кружилась голова.

– Давайте немного пройдемся.

На них обрушился тяжкий зной.

– Леа, когда я вас снова увижу?

– Не знаю. Вы в Париже, я здесь. Вы выглядите довольным, счастливым, я – нет.

– К чему мне вас обманывать, моя малышка? У меня бывают радости, но полного счастья я не знаю.

Строка из сонета Пьера де Ронсара (1524 – 1585) "Когда, старушкою, ты будешь прясть одна” (Перевод В. Левика).