Голубые дороги

Но после полетов, встретившись в штабе, Лаптев снова заговорил на эту тему, и говорил он страстно, убежденно, отстаивал то, что ему дорого и в чем он безоговорочно был уверен. Он защищал не только Николая Николаевича, а идею.

 — Николай, в чем я не сомневаюсь, стал бы великолепным автомехаником. Он учился в техникуме. Но вот случай привел его на парашютную вышку. Он прыгнул и почувствовал воздух. Согласитесь, что прыгают с парашютом многие, но не все из них становятся летчиками. У многих прыжки вызывают страх, нежелание заниматься парашютным спортом. А Николай не только полюбил парашюты, он круто изменил свою жизнь. И нашел себя! Да вы поговорите с ним сами. Он лучше меня расскажет вам обо всем…

Кому из нас, журналистов, не хочется встретиться с молодым оригинальным человеком, влюбленным всей душой в небо, перспективным офицером? Но полеты есть полеты, а летные смены следуют одна за другой, отвлекать летчиков посторонними делами не разрешается. Встреча откладывалась на неопределенное время.

В этот день я допоздна засиделся в штабе эскадрильи. И дежурный младший сержант Владимир Дроздов, широкоплечий красавец, увидев свет в комнате, осторожно постучался.

 — Простите, разрешите представиться — дежурный по штабу, — сказал он тихо, приоткрывая дверь.

 — Проходите. Я уже заканчиваю.

Он потоптался, но не ушел, а продолжал стоять, наблюдая за моими занятиями. Протерев усталые глаза, я вновь углубился в бумаги, никак не выдавая напряжения, возникшего от чрезмерного любопытства дежурного.

 — Курите? — Голос Дроздова был тихим и вкрадчивым.

 — Нет, не курю, но вообще‑то могу подымить, — примирительно говорю я и замечаю улыбку на пухлых его губах.

Работа отложена. Бумаги сдвинуты в сторону. И мы беседуем с младшим сержантом о его службе, о его увлечении. Оказывается, до армии он работал в театре художником, расписал декорации к нескольким спектаклям. О своих коллегах–художниках он говорит профессионально, неторопливо, доброжелательно. Дроздов — после Долгой беседы — показывает свои работы, выполненные тушью на ватмане: «Деревья», «Маяковский», «Березы». Рисунки мне нравятся, я говорю ему об этом, продолжая смотреть на них с радостным откровением.

 — Правда? — переспрашивает он, не уверенный в моей искренности.

 — Честное слово.

Дроздов оживляется: лицо его покрывается румянцем, волосы ниспадают на лоб, испещренный мелкими морщинками. Он безрезультатно ищет применение своим рукам.

 — Тогда я их вам дарю.

 — Вот это да! А что же вы себе оставите?

 — Да берите. Знаете, как мне приятно подарить журналисту. Вы в Москве служите? Вдруг через несколько лет вы прочитаете: в Москву прибыл на гастроли Н–ский драматический театр. Главный режиссер — тра-та-та, главный художник — Дроздов.

Дроздов помедлил, а потом уже заговорщически шепнул:

 — Я работаю сейчас над портретом старшего лейтенанта Григорука. Вот это летчик! Да и типаж отменный.

Так я снова услышал о Григоруке.

Что же это за человек, о котором говорят с уважением и восхищением и командир полка, и авиационный механик–художник?

На следующее утро я увидел летчика.

…Старший лейтенант Николай Григорук, высокий, плечистый, ловко выбрался из кабины истребителя, потоптался на месте, словно желая ощутить твердь земли, а затем подошел к технику самолета и пожал ему руку:

 — Все агрегаты и системы на этот раз работали безотказно.

Иногда, желая с кем‑нибудь поговорить, мучительно думаешь, с чего бы начать, как сделать так, чтобы разговор был интересным и откровенным. Но на этот раз я решил обойтись без всякой «дипломатии» и прямо спросил Григорука:

 — Что вас привело в авиацию? Вы, почти готовый специалист, и вдруг меняете свою профессию?..

 — Что привело в авиацию? — как‑то растерянно — видно, не ожидал такого лобового вопроса — переспросил он и опустил голову. — Знаете, так просто я не могу ответить.

 — Ну, все‑таки… — Воспользовавшись паузой, я всматривался в летчика. Высокий рост, лицо обыкновенное: тонкие губы, нос крупный с горбинкой, глаза с переливом — то зеленые, то голубые. Руки длинные, сильные.

 — Видите ли, определить свою жизнь раз и навсегда, наверное, невозможно, — начал Григорук неторопливо. — Профессию мы обычно выбираем в раннем возрасте. Возможны и ошибки. А скольким людям революция, война изменила профессии? Как‑то весной мы, группа учащихся автомеханического техникума, записались в парашютную секцию. И вот наступил день моего первого прыжка. У меня даже и в мыслях не было, что этот прыжок перевернет всю мою жизнь. Первый прыжок — это подвиг. И часто он совершается в азарте спора. Красавец «Ан-2» поднял нас в воздух. И когда я увидел с высоты землю, тонкие ниточки рек, медленно, как жуки, движущиеся машины, дома, людей, четкие квадраты изумрудных полей — я понял, что отныне без авиации жить не смогу. Во мне было ощущение неба, достигнутого мной неба. И я захотел там остаться. В моих действиях не было ни мужества, ни героизма. Я шел по зову внутреннего голоса.