Голубые эшелоны

В тоже время снаряды начали рваться вблизи бронепоезда. Они летели с ревом и свистом со стороны Миллерова. Далеко позади, над выемкой, поднимался в небо белый дымок, наверно, от бронепоезда противника.

— Прячьтесь в вагон, товарищ Пархоменко, — крикнул командир, — слышите, как осколки жужжат?

Пархоменко, стоя на тендере, осмотрелся вокруг: отряд Лукоши под артиллерийским огнем уже отходил к Лихой, на него наседали немецкие части, пытаясь отрезать путь к отступлению.

— По конным, по конным! — кричал Пархоменко, не слушая командира. — Руднев нажимает на фланг, правильно! Пулемет застрочил, бей по пулемету! Вон под вербой… правильно… славно, сынок, славно! Подавились цурюки… еще разок стукни! Вот так их… А ты говоришь — прячься, а Лукоша, а Руднев, а пехота куда спрячется? Молодцы, луганцы!

Красногвардейские отряды наконец перешли на другую сторону железнодорожной насыпи и теперь свободно передвигались в «мертвом пространстве», торопясь к Лихой на подмогу. Немцы вышли из-под обстрела бронепоезда и тоже прекратили огонь. Над степью опустилась тишина. Солнце уже катилось на запад, над полями поднимался легкий парок, в небе, как листья осоки, трепетали крыльями жаворонки, зеленым соком наливались травы, принарядившие холмы. После грохота артиллерии прозрачная сизая тишина казалась совсем немой, лишь в ушах еще звенело, словно шмель бился в оконное стекло.

Пархоменко встряхивал головой, словно хотел вытрясти этот звук, но, чем ближе подходил бронепоезд к Лихой, звук этот становился все сильнее, пока не превратился в грохот канонады. Теперь уже были видны и отблески огня, словно над станицей играли зарницы, потом зарделось небо, и на серых стенках бронепоезда задрожал розовый отсвет пожара.

Станция Лихая была вся в огне: на железнодорожных путях горели вагоны, сбоку пылало строение, между вагонами сновали черные силуэты, вокруг рвались снаряды, и на зубцах золотых корон летели в небо куски вагонов и человеческих тел. Эшелоны, освещенные пожаром, медленно отползали от станции, на вагонах гроздьями висели люди, а не успевшие вскочить на поезд разбегались по степи, торопясь выбраться с территории станции, на которую градом сыпались снаряды. Один из снарядов попал в баки с нефтью, в небо вырвался красный язык. Буйное пламя гудело глухо, как поезд, дым от нефти черной завесой начал затягивать станцию. В другом конце над эшелонами стояло белое облако — оно поднялось от вагона с мукой, в который также попал снаряд.

Эшелоны в облаках муки и дыма выходили на стрелки и ползли дальше, в сторону Белой Калитвы, но они не могли набрать скорость. Между ними не было необходимой для этого дистанции, поезда шли почти вплотную один за другим, и оттого казалось, что они стоят на месте.

Красногвардейские отряды Пятой армии бились на подступах к станции, слева были остатки частей Третьей армии. Враг атаковал беспрерывно, стремясь захватить имущество и снаряжение и отрезать отступление тысячам отважных донецких шахтеров, луганским и харьковским рабочим и красным казакам Каменской станицы, которые тоже присоединились к украинской армии Ворошилова.

Наступали на них вооруженные до зубов регулярные немецкие части и отряды гайдамаков, сформированные и вооруженные в Германии. Им помогали белогвардейские офицеры и части донских белоказаков атамана Краснова.

На третий день красногвардейские отряды, потрепанные и обессиленные, отошли к станции, объятой огнем. Люди бессмысленно кидались куда попало, думая только о собственном спасении. Поддавшись общему настроению, армия дрогнула и побежала, как вода через прорванную плотину.

Бронепоезд подошел к станции и уперся в вагоны, сошедшие с рельсов. Ими, словно баррикадами, были завалены все колеи. Но другой дороги, чтобы выйти к Царицыну, не было.

Пархоменко с одного взгляда оценил положение. Перепрыгивая через тела убитых, он побежал на станцию, где располагался штаб. Все комнаты были завалены ранеными, в течение трех дней их сносили сюда со всего фронта. От стона и проклятий дрожали рамы.

— Где Ворошилов? — крикнул он, вбежав в опустевшую комнату, в которой находился штаб. — Где Руднев? — Никто не отвечал. Все ушли в одном направлении — на восток, на Белую Калитву. — Где Ворошилов? Кто видел командарма? — Раненые — одни ползли, другие прихрамывали, наполняя воздух стонами.

Пархоменко выбежал на дорогу и закричал, словно и его ранили насмерть:

— Стой! Все ко мне!

Властный голос всегда действует на людей, либо устрашая, либо вливая в них силы. Среди бежавших были и действительно не пуганные, и просто сбитые с толку общей паникой. Услышав строгий и решительный приказ, бойцы начали останавливаться. Луганцы знали Пархоменко.

— Что ж это делается, Александр Яковлевич? — чуть не плакал Голый, черные усы его поседели от пыли. — Немцы фронт прорвали, куда ж теперь?

— А ты им спину показываешь! Ты покажи, как надо бороться за революцию. Собирай людей, назначаю тебя старшим. И держаться на этом месте! Ворошилова кто видел?

— Я видел, как он в атаку ходил, в штыки, — ответил кто-то.

— И от так же драпал, как вы?