Голубые эшелоны

Бойцы молчали, смущенно потупились. Тогда Голый ударил шапкой о землю и закричал:

— Пятьдесят лет ждал революции, да чтоб теперь отступиться? Кто покинет позиции, тот предатель и проклятый человек. Дальше без приказа ни шагу, товарищи!

Кучка бойцов все росла, и старый рабочий начал готовить их к отпору.

Возле железнодорожной насыпи, где уже залегла длинная цепь красногвардейцев, Пархоменко увидел Артема. В черной рубашке, простоволосый, Артем метался посреди человеческого муравейника, обрастая бойцами. Они уже выстраивались в ряды, чтобы залечь второй цепью. Позади из такого же муравейника выделилась еще одна команда и рысцой кинулась занимать позицию за холмом. Верхом на лошади скакал Руднев. Он тоже не знал, где сейчас Ворошилов. Говорят, был на правом фланге, потом на станции, возможно, теперь поскакал к Третьей армии. Бойцы убили там своего командующего, который хотел предать их. Руднев был весь черный от пыли и копоти и от печали. Он понимал, что панику никакими словами одолеть нельзя до тех пор, пока не оторвешься от противника. Необходим хоть небольшой заслон, чтобы прикрыться от немцев, и только тогда можно будет привести людей в порядок, но этих двух цепей, как бы они ни держались, было недостаточно. Руднев спрыгнул с коня в гущу бойцов — они лавиной текли вдоль железнодорожной колеи — и раскинул перед ними руки:

— Кто за революцию, товарищи, ко мне!

Пархоменко подбежал к бронепоезду. С него уже сняли пулеметы и заклепали орудия.

— Ну, а теперь пускайте навстречу немцам, — сказал он, подавляя тяжелый вздох.

Машинист дал задний ход и, когда паровоз набрал скорость, спрыгнул на землю. Бронепоезд быстро исчез в вечерних сумерках в сторону Каменской.

С четырьмя пулеметами и с кучкой бойцов, которые держались теперь за него, как малые дети за отца, Пархоменко отошел в степь, где предполагалось сторожевое охранение. Но на том месте уже никого не было. Последние эшелоны, лязгая буферами, уходили от станции, где дотлевали разбитые вагоны, по насыпи, хромая, шли одинокие отставшие фигуры.

Овладев станцией, противник прекратил огонь, и на землю тихо опустилась весенняя ночь.

Пархоменко покачал головой: все подступы были врагам открыты.

— Придется, товарищи, нам быть в арьергарде. Заляжем здесь.

Усталые бойцы с наслаждением растянулись на теплой земле. Над головами простиралось звездное небо, полное загадочных миров.

— Вот такое же небо и над Луганском стоит, — сказал, вздохнув, один. — Пожалуй, там нынче пасху справляют.

— Да не все, — добавил другой, — не до пасхи им и не до звезд, — и он тихонько запел:

Ой, по горе немцы идут,Пушками стращают.А в Снежки панов везут,Им землю возвращают.Ой, скотину отбирают,Хлеб и сало — все подряд.На расправу всех сгоняют,

И стога кругом горят.Ой, горят Снежки огнем,День померк от дыма.Ой ты, горюшко мое —Зарубили сына…

— А ты говоришь — пасха! Из Варваровки бежал мой товарищ; говорит, только за найденные патроны немцы расстреляли пять человек, а моего соседа за то, что стрелял по аэроплану. Гад какой-то выдал.

— А в нашем селе немцы вывесили такое объявление: кто передаст в комендатуру сведения о большевистских агитаторах, получит премию: сто рублей за каждого, двести — если доставит большевика, а пятьсот рублей — за партизанского вожака. Один было соблазнился — ну, больше дня не прожил: сразу укокошили. Немцы потом молотили, молотили по селу из орудий, пока не зажгли его.

Третий начал рассказывать, как у них на шахте гайдамаки пороли женщин. В это время впереди послышался конский топот. Красногвардейцы схватились за винтовки. Из темноты появился одинокий всадник.

— Кто там суется? — закричал Пархоменко. — А ну, иди сюда, не то стрелять будем.

Всадник подъехал. Ноги он выпростал из стремян, руками устало упирался в переднюю луку седла.

— Товарищ командарм! — воскликнул, вскочив на ноги, Пархоменко. — Штабной поезд давно ушел, мы последние.

— Вот это и весь арьергард? — невесело спросил Ворошилов.

— Арьергард и авангард, Клим Ефремович, — отозвался пулеметчик, подойдя поближе. — Конечно, маловато для такого дела.

— Десять человек прикрывают армию! — Командарм покачал головой. Затем уже другим голосом заговорил: — И все-таки мы победили. Под самым носом у немцев провели столько эшелонов! Теперь, товарищи, можно смело сказать, что до Царицына мы дойдем.

— А кто его знает, что там, в Царицыне, — отозвался из темноты красногвардеец.