Гон спозаранку

Красный — мой приятель, и, уж конечно, он негр. Я позабыл его настоящее имя. Про таких парней говорят «симпатяга»; он хорошего роста, без лишнего веса, медно-рыжие, почти красные волосы, всегда подстриженные аккуратным ежиком, немного раскосые серые глаза и гладкое лицо — борода у него не растет. Для своего возраста он в полном порядке, и они, ясное дело, к нему липнут. Он говорит, что никогда им не платит.

Мне бы так — хоть не всегда, а через раз. Я-то ведь вечно сижу без гроша: винишко там, чулочки, вот деньги и уходят. Кое-что я потом получаю обратно, а придет время, мы все с них получим. Красный им нравится, нас частенько навещают, ну и приносят того да сего.

Я домосед — не то что Красный. Иногда он целыми днями где-то шляется. А однажды и вовсе на полмесяца исчез: его загребли как главного свидетеля по делу об убийстве и держали в тюряге. Я и решил, что Красный помер. Это же логика: раз парня нет — значит, он наверняка помер. Я немного расстроился, когда он появился, потому что растратил почти все его пособие. Ну и ему, конечно, неприятно. А все-таки, по-моему, он слишком уж разъярился. Любит он делать из мухи слона. Мне пришлось потом две недели вкалывать — только для того, чтоб отдать ему деньги; да еще он и за квартиру полмесяца не платил.

Но обычно мы с Красным живем в ладу — умеем находить общий язык.

Красный не горожанин, не потомственный горожанин. Хотя, если подумать, кто из нас потомственный? Ну а Красный-то и родился на ферме: он сын черного издольщика, сына издольщика, сына сукина сына. Ему удалось вырваться из дому во время последней большой войны — он служил в действующей армии поваром, а когда освободил весь мир и вернулся, то стал рабом на новомодный лад в великих и свободных Соединенных Штатах.

Сперва он пытался бороться по старинке — вступал во всякие там разные общества, которые обещали ему свободу и равенство, да только всегда это кончалось одинаково: их живенько вынюхивали федеральные ищейки и тут же объявляли, что, мол, общество подрывное. Любую организацию — только назови ее сокращенно — власти сразу объявляют прокоммунистической, а на любую попытку что-нибудь изменить в «доброй старой американской жизни» (тоже мне, дерьмо!) вешают ярлык коммунизма. И Красный был самым крутым коммунистом из всех коммунистических некоммунистов в Штатах.

Ну и под конец его так затравили, что он боялся написать свое имя на членской карточке церковного прихода. Красный здорово пробивной парень, и он уверенно продирался наверх — хорошая работа и всякое такое, — так ведь ему зудилось быть знаменосцем, идти впереди борцов за свободу, — он и пошел, а когда оглянулся, то увидел, что борцы топчутся где-то позади… тут на него одного и навалились, затоптали вместе со знаменем в грязь, а когда решили, что он сдох, бросили, бросили подыхать, раздавленного, затоптанного… и больше уж он не подымался.

Потом он сколько-то болтался по стране, жил как придется и издыхал окончательно.

И вот тогда-то я с ним и познакомился. Мы оба стояли у винного магазинчика, торгующего по дешевке уцененным пойлом, и ждали, что кто-нибудь поднесет нам выпить, а как раз в это время трое мальцов приперли ящик с пустой посудой, чтоб урвать свою долго от великого бизнеса. Я видел, как шпанята сдавали бутылки, и тоже решил попытать счастья — подобрал их ящик и отправился на поиски. Ну а за мной потащился и Краспый. Как-то так вышло, что мы разговорились — да и промышлять на пару было сподручней, — мы полдня рыскали по окрестным переулкам, собирали бутылки и трепались ни о чем.

Но те мальцы потрудились на славу: мы нашли всего полдюжины бутылок — на глоток вина да кусок хлеба. Когда мы снова возвратились к магазину, у обочины тротуара стоял грузовик с ящиками пустых бутылок из-под шипучки. Ни шофера, ни грузчика видно не было, и мы решили подоблегчить грузовик. «Ты таскай, а я постою на стреме», — сказал мне Красный, и дело пошло. Я прятал ящики на свалке за углом. Мне удалось вытащить двадцать штук, прежде чем шофер вышел из магазина.

Позже, когда грузовик уехал, мы унесли ящики в укромное место, а часть бутылок взяли с собой и обменяли их в магазине на две пинты вина. Потом зашли в продуктовую лавку, чтоб купить хлеба и копченой колбасы. Это Красный придумал покупать жратву. Я-то собирался все деньги пропить, но у Красного вечно в брюхе непорядок, и ему приходится заботиться о харчах. Я и сам понимал, что подкрепиться бы не худо, да это же смехотища — покупать жратву: ведь кусок хлеба всегда можно выклянчить. Харчись на подаяние, веселись за деньги — так у нас ведется испокон веков, И пока еще с голоду никто не умирал. Ну на кой черт покупать жратву, если можно попридуряться перед добреньким фраером, и она сама свалится тебе в рот?