Гончаров

Ступенька первая — франт. Что за птица? «Франт уловил только одну, самую простую и пустую сторону уменья жить: мастерски, безукоризненно одеться. По ограниченности взгляда на жизнь, он, кроме этого, ничего не усвоил… Пройти весь Невский проспект, не сбившись с усвоенной себе франтами иноходи, не вынув ни разу руки из заднего кармана пальто и не выронив из глаза искусно вставленной лорнетки, — вот что может поглотить у него целое утро». Да это просто карикатура! Гончаров и сам говорит, что это «мелкое и жалкое существо». Ступенька вторая — лев. Лев выглядит уже солиднее, хотя, по сути, он всё тот же «внешний человек», как и франт, только легкомысленное тщеславие его распространяется на широкий круг окружающего быта: «В нем не заметно… щепетильной заботливости о туалете или о другом исключительном предмете, не видать желания блеснуть одной какой-нибудь стороной… Все стороны равны у него; они должны быть сведены в одно гармоническое целое и разливать блеск и изящество одинаково на весь образ жизни… Он хорошо ест (тоже не шутка!); ему надо подумать, где и как обедать, решить, какой сорт из вновь привезенных сигар курить и заставить курить других; его занимает забота и о цвете экипажа, и о ливрее людей… Ему надо идти параллельно с модою во всем, искусно и вовремя уловлять первые, самые свежие ее мгновения, когда другой не поспел и не посмел и подумать подчиниться капризу ее, и охладеть, когда другие только что покоряются ей… В этой-то быстроте и навыке соображения, что выбрать, надеть, что отбросить, где и как обедать, что завтракать, с кем видеться, говорить и о чем, как распределить порядок утра, дня и вечера так, чтоб всем этим произвести эффект, — и состоит задача льва. Он обречен вечному хамелеонству; вкус его в беспрерывном движении..» Но и лев — это всё ещё «зверинец», и это ещё абсолютно внешнее: Гончаров совершенно не говорит здесь о нравственности, о духовности, о «внутреннем человеке», о человеке вообще. Но уже следующая ступень духовного восхождения от внешней красоты к внутренней — собственно человеческая. Человек хорошего тона — так называет своего нового героя Гончаров. Но этот человек усваивает опять-таки только внешнюю красоту настоящего «внутреннего» или «порядочного» человека (или джентльмена): «Наружные условия уменья жить для него дело второстепенное. Он извлек другую, важную тайну из этого уменья: он обладает тактом в деле общественных приличий, то есть не одних наружных приличий: как кланяться, говорить, сидеть — это постиг и лев… нет, приличий внутренних, нравственных: уменья быть, обращаться с людьми, держать себя в людях и с людьми, как должно, как следует… Человек хорошего тона

никогда не сделает резкой, угловатой выходки, никогда никому не нагрубит, ни нагло, ни сантиментально ни на кого не посмотрит и вообще ни с кем, ни в каком случае, неуклюже, по-звериному не поступит… в нем до тонкости изучено, развито или уж врожденно ему чувство человеческого приличия». Однако приличие ещё не есть собственно нравственность, и Гончаров предупреждает своего читателя: «Человек хорошего тона может и не уплатить по векселю, может даже, пожалуй, обыграть тебя наверное в карты, завести с тобой несправедливый процесс, обмануть тебя всячески, но во всем и всюду, и в картах, и в деловых сношениях, и в обмане, — во всем, поверь, он соблюдет тот же, одинако изящный, ровный, благородный наружный тон. А за нравственность его я не поручусь. Я могу поручиться вполне только за порядочного человека». Автор «Писем» не называет порядочного человека христианином. Но, по сути, идеал, высшая ступень человека для Гончарова — именно христианин, с характерным набором добродетелей (не кажущихся, а сущностных). Недаром писатель, говоря о своём порядочном человеке, апеллирует к опыту семи тысячелетий, то есть к опыту библейских идеалов: «Я начну с того, что отвергну его существование. Сказать ли правду: ведь совершенно

порядочного человека

, в обширном, полном смысле, никогда не было, да и вряд ли будет, как никогда не было совершенного мудреца, совершенно добродетельного человека. Это всё прекрасные идеалы, которые создала наша фантазия и приблизиться к которым мы напрасно стремимся целые семь тысяч лет». Этот библейский идеал Гончаров пытается приложить к современной цивилизованной жизни, находя, что жизнь меняется, а идеалы остаются неизменными. Ему интересно, как этот высокий библейский идеал может проявиться в современном человеческом быту: «Он глубоко проник и изучил жизнь современного общества, как он тонко взвешивает, по каким строгим законам справедливости соблюдает свои общественные и частные отношения к другим и отношения других к себе! Порядочный человек — это герой современного общества, но герой больше идеальный, возможный не вполне. Видишь, как оно далеко пошло! Но я, кажется, забрался с порядочным человеком слишком высоко: спустимся пониже, в ежедневный, будничный быт, и взглянем, что такое значит и делает в нем порядочный человек». При этом Гончаров настаивает на соединении внутренней и внешней красоты, и эта внешняя в цивилизованном обществе не менее важна, чем внутренняя: «Ты добр, честен, справедлив, благороден по натуре, чтишь родителей да еще знаешь по-гречески и по-латыни… тебе недостает только лоску, то есть благообразной формы, которую я, именем дружбы и любви к человечеству, и хочу надеть на тебя». И снова золотая середина, где внутреннее и внешнее уравновешено и гармонизировано, где одно не отвергает другого. Современник Гончарова Л. Н. Толстой почти всегда противопоставляет красоту внешнюю и внутреннюю. Одна исключает другую. Его Элен Курагина тому яркий пример. И наоборот, «незаметный» капитан Тушин — совершенный герой, едва ли не сказочный богатырь духа. Гончаров мог показаться и порою казался Толстому человеком с банальным, «школярским» мировоззрением, но так ли это? Большое видится на расстоянии. Три романа Гончарова, поставленные в ряд, — это памятник эпохе и одно из вершинных достижений русской национальной мысли. Гончаров никого не шокировал внешними парадоксами, думал и писал медленно, годами «выдерживая» мысль в своей художественной лаборатории. И открылись нам его идеалы далеко не сразу, лишь через полтора столетия…