Гончаров

Общение с Белинским очень много дало молодому писателю. Однако Гончаров весьма трезво просеивал полученную информацию. Он глубоко усвоил многое из эстетических воззрений Белинского, но ко времени встречи с ним он был уже сложившимся человеком со своими взглядами. Тем не менее личность критика произвела на него огромное впечатление, разговоры в кружке Белинского обогатили писателя трезвым взглядом на современную жизнь, ещё более расширили его кругозор.

Роман читали в тесной квартирке Белинского в начале 1846 года. И. И. Панаев вспоминал: «Белинский все с более и более возраставшим участием и любопытством слушал чтение Гончарова и по временам привскакивал на своем стуле, с сверкающими глазами в тех местах, которые ему особенно нравились… Гончаров несколько вечеров сряду читал Белинскому свою «Обыкновенную историю». Белинский был в восторге от нового таланта, выступавшего так блистательно, и все подсмеивался по этому поводу над нашим добрым приятелем М. А. Языковым…» Критик первым угадал особенный характер необычайного дарования Гончарова. В статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года» он писал об авторе «Обыкновенной истории»: «Он поэт, художник — и больше ничего. У него нет ни любви, ни вражды к создаваемым им лицам, они его не веселят, не сердят, он не дает никаких нравственных уроков ни им, ни читателю… Из всех нынешних писателей он один, только он один приближается к идеалу чистого искусства… у г[осподина] Гончарова нет ничего, кроме таланта; он больше, чем кто-нибудь теперь, поэт-художник… К особенностям его таланта принадлежит необыкновенное мастерство рисовать женские характеры». Здесь много верного, хотя писательский характер Гончарова несколько выпрямлен: Гончаров не был-таки чужд морализма и желания преподнести «нравственный урок».

Белинский был личностью темпераментной. Если ему по-настоящему нравилось произведение, он не мог удержаться от бесконечных похвал и славословий. Он встречал Гончарова восторженно и пророчил ему громкую известность. Писатель вспоминал, что Белинский при всяком свиданий осыпал его горячими похвалами, постоянно и много говорил всем, кто только ни встречался, о романе, так что задолго до печати об «Обыкновенной истории» знали все — «не только в литературных петербургских и московских кружках, но и в публике». Да ведь и Гончаров полюбил критика, сразу поняв, что перед ним совершенно детская честная и восторженная до пафоса душа, «нервная, тонкая, страстная натура».

Правда, даже хорошие, искренние и честные черты в характере Белинского выражались с каким-то юношеским максимализмом. Белинский совершенно не знал реальной жизни и, словно ребёнок-мечтатель, жил в придуманном мире. Для уравновешенного и совершенно трезвого Гончарова это казалось странным, в особенности когда критик, не успев ещё осмыслить как следует одни впечатления, бросался к другим с новым восторгом, попирая вчерашних кумиров. Наблюдая этот лёгкий переход от бурного восхищения к ядовитым сарказмам, мнительный Гончаров уже предвидел, как Белинский начнёт «разоблачать» и его самого, и его роман: «Белинскому нередко приходилось стыдиться своих увлечений и краснеть за прежних идолов. Тогда он от хвалебных гимнов переходил в другой, противуположный тон — и не скупился на сарказмы, забыв прежнюю нежность к своим любимцам. Когда он в первые мои свидания с ним осыпал меня добрыми, ласковыми словами, «рисуя» свой критический взгляд на меня мне самому и заглядывая в мое будущее, я остановил его однажды. «Я был бы очень рад, — сказал я, — если б вы лет через пять повторили хоть десятую часть того, что говорите о моей книге («Обыкновенная история») теперь». — «Отчего?» — спросил он с удивлением.

«А оттого, — продолжал я, — что я помню, что вы прежде писали о С., как лестно отзывались о его таланте, — а как вы теперь цените его!»…

Мое справедливое замечание, сделанное мною, впрочем, вскользь, шутливым, приятельским тоном, неожиданно тронуло и задело его за живое. Он задумчиво стал ходить по комнате. Потом прошло с полчаса. Я уже забыл и говорил с кем-то другим, а он подошел ко мне и посмотрел на меня с унылым упреком: «Каково же? — сказал он наконец, указывая кому-то на меня, — он считает меня флюгером! Я меняю убеждения, это правда, но меняю их, как меняют копейку на рубль!» И потом опять стал ходить задумчиво.